Как прекрасны эти нетронутые места в соседстве с гремящими магистралями. Возвращаясь с работы, я вижу их по-иному. С высоты птичьего полёта, спускаясь вниз. Пойма Яузы утопает внизу, справа – шоссе с игрушками машин, впереди рекламный дом Жолтовского, мой книжка-дом на сваях, куриных ногах, обелиск у ВДНХ, шприц телевизионной башни, а слева дома студенческих общежитий вереницей белых слонов. Красиво при разной погоде. В виде сверху есть что-то атавистическое.
Я спускаюсь к Яузе асфальтированной дорожкой, что вымыта и блестит, должно быть прошла недавно моечная цистерна, а ныне пусто кругом. Мой путь сегодня короткой улицей Малахитовой к платформе «Яуза», где железнодорожная эстакада вознесёт меня на минуту над фабрикой зонтов. Мысли мои далеко. Сегодня начинается новый французский полёт.
Спешу в ЦУП. Здесь царствует Грымов. Здесь он на месте и держит нити полёта. Он сохранился, как акведук, что на его месте очень не просто. Есть масса поводов вспылить, стукнуть по столу и дверью, но он на месте и при всех превратностях политики «дал-взял». Бог знает, чего это ему стоило, и в этом его мужество. Весь полёт теперь он будет опорой мне. А в жизни трудно сказать: имеешь ты последний шанс или пришло время вымирать, как вышло с динозаврами? В любом случае будет реквием для тебя звучать «Букет цветов из Ниццы». Наверное.
Полёт. Полёт. А что полёт? Полёт для нас – дело привычное. Здесь всё отлажено. Работают службы – основные и вспомогательные. Движение словно по реке на плоту. Тебя несёт, ты только отталкиваешься. А впереди встречные коряги и мели Но если ты не застрял, всё идёт быстро и хорошо.
В полёте, в ЦУПе Виктор Грымов – царь и бог. И если честно, я вообще горжусь Виктором Грымовым. Человек он коммуникабельный и управление полётами начинал с нуля. В голове его тысячи полётных ситуаций, из которых пришлось выпутываться. Полёт – фантасмагория тысячи причин, от которых нельзя отмахиваться, их нужно распутывать, словно спутавшуюся рыбацкую сеть, с умением и тщательностью, насколько хватает сил. От мелочи здесь не отмахнёшься, она вырастает в проблему. Нельзя посчитать безвыходным положение, и непременно отыскать путеводную нить. И так не час и не день, а десятки лет, с тех пор, как начались пилотируемые полёты и пока они не закончатся.
Я дал бы им всем высшие награды и особенно Виктору Грымову и всё бы ему простил. Но его потрясающую карьеру нещадно губят женщины. А потому он вечно на вторых ролях с такими придурками, как нынешний руководитель полётами Воробьев – тиран, полукровка и дурак. А может и не дурак, но по-дурацки действует. А Виктор – дипломат и ведёт своё дело, что бы не произошло.
Во время полёта я должен опекать французов, и хуже, если они обращаются к Виктору, я же рядом и лучше бы помог и с пресс-конференцией онлайн в прямом эфире и в остальном. Вообще что-то не заладилось в этот раз: всем я надоел и знаниями и своей осведомлённостью и постоянным присутствием на виду в их консультативной комнате, где я для них вроде встроенной мебели.
Да, я и сам жаждал в этот раз, когда полёт закончится, и я смогу капельку отдохнуть и вновь напрячься и написать книгу в стиле Жюля Верна для подростков. Как будто тинейджер сам присутствовал в ЦУПе и написал. Я с нетерпением ждал окончания полёта. Но ЦУП есть ЦУП – нечто отрезанное и обособленное, а в это время на третьей территории что-то попёрло из кустов, липкое и заполняющее всё до невозможности. Набрали массу блатных. Сперва эту поросль никто всерьез и не принимал, хотя уже было ясно, когда она вырастет, бороться с ней будет поздно. Всё будет заполнено, возникнет собственная среда, в которой прежним не жить.
И в ЦУПе объявился неприятный момент. Цуповские обслуживающие грызуны вечерами обшаривали шкафчики, отданные французам, и пропадали коробки с венским печеньем, подарочные блокноты и если бы не мелочность Филиппа Коло на всё это можно было бы наплевать. И я как-то раз их шкафчик открыл взглянуть: много ли осталось всего? И в это время появился Филипп. Что прикажете делать мне? Оправдываться? И для чего шкафчик чужой открыл, Всё это – ерунда, но осадок в душе остался.
Мы надоели друг другу за полёт: от тесноты, от разных взглядов на жизнь, от всего того, что к делу не пришьешь, но на нервы действует. Пожалуй, Машка в тот раз поумней повела себя, появляясь пунктиром, никого не напрягая, а выручая чуть-чуть.
Но вот полёт позади. Я засел за стол над задуманным. Ведь сочинение ни что иное, как моделирование. Ты создаёшь особый выдуманный мир и варишься в нём, где всё зависит от твоего усердия. Хотя для писателя эта иллюзорная жизнь – дело нешуточное и зачастую заканчивается депрессией и самоубийствами. Такое – не редкость, стоит прочесть «Голубую книгу». Чтобы выйти из этого состояния нужна реадаптация, похожая на послеполётную реадаптацию космонавтов.
Когда я вернулся из отпуска с рукописью в двести страниц, я был опустошён, заморочен, раним. Я с интересом оглядывался по сторонам: как тут в моё отсутствие? Теперь здесь от имени шефа всем заправляла Таисия и Машка вертелась рядом. Не вижу в этом ничего удивительного: я же был в отпуске; кому-то нужно закрыть производственную амбразуру? Я рад, если Машке это без меня удалось. А жизнь течёт, текучка сокращает время, тебя несёт по его волнам, как в анекдоте: «Что будет, если Земля завращается быстрее в семь раз? Воскресение, воскресение, воскресение. А если в пятнадцать? Аванс-получка. Аванс-получка».
У каждого свои рабочие приёмы. И у меня есть свой: не обращать внимания на мелочи, рубить гордиевы узлы…Всё остальное устаканится, отцентруется, в норму войдёт. Не в первый раз… И надежда на начальство: оно у нас – умное. Возможно, я чуточку запоздал и не в курсе всего. Я не включён, отставлен, можно сказать, от полётов космонавтов. Кто составляет списки теперь? Таисия, а значит и шеф, и я из списков выброшен. Как же так? Ведь у меня опыт и талант и многое ещё. Но жизнь иначе пошла, и призваны ненужные. Нет, нужные. Но для чего? Конечно, жизнь на мне не остановится и возвратится на круги своя, только без меня.
Я знаю, чего не знают они. И мне теперь просто необходим Париж. Ведь я хочу открыть формулу красоты.
– Юра, – говорю я, – хочу открыть формулу красоты.
– А есть она?
– Бесспорно есть. Любое явление должно иметь свою формулу. Возможно сложна она и не создан её математический аппарат. Но она есть, и всё творится на основе неё и нужно построить её модель. Ведь «математика не менее реальна, чем здравый смысл». Научиться моделировать, и станет подвластно всё. Смоделировать – это как бы прожить. Все постоянно моделируют. Актёры переигрывают жизни других, а выпивохи творят в воображении…
Да, мне необходимо окунуться в парижскую красоту. Её почувствовать, впитать её основы. В науке как? Обобщаются данные и строится модель. Удачна она или удовлетворительна, это как уже повезёт, а описанием её – искомая формула. На этот раз искомой для меня – формула красоты.
А время идёт. Готовится новый полёт с ускоренной подготовкой. Идут совещания. На них приглашаюсь не я, а Машка. Когда же это, наконец, закончится? Возня под ковром? Машка на прямой связи с Парижем. При всей своей востребованности она, как жаждущий, пытается эту жажду утолить, но у неё нет уверенности: месяцы до полёта и нужно расставить все точки над «i».