Найдя убежище от хаоса улицы, он изучал эти костюмы на манекенах, пытаясь понять смысл незначительных вариаций. Между ними прослеживалась тонкая классовая, а может, возрастная разница: костюмы с зубчатым воротником вроде бы предназначались для женщин постарше, побогаче, посексуальнее, а костюмы с округлыми воротниками ориентировались на женщин помоложе, поскромнее, специалисток по связям с прессой или импорту-экспорту, только что распростившихся со Смитом, Маунт-Холиоком или кем-то еще из «Семи сестер» [172] . Костюм с зубчатым воротником шел за 55 долларов, а с круглым – за 49 долларов 95 центов, но это мало о чем говорило.
Он снова вышел на улицу, где под солнцем, среди света и ветра, шли настоящие женщины, чьи волосы приподнимались нежными волнами воздуха, томно перемещавшимися к югу от парка. Он не знал, как удается такое этим женщинам, но когда они неслись вперед на манер корветов или торпедных катеров, у них часто как будто бы глаза были закрыты. Возможно ли, чтобы они видели не глядя, ориентировались как летучие мыши или направлялись чьей-то невидимой рукой? Конечно, большую часть времени – учитывая немалое число людей на улице, стремительные такси со скругленными контурами; зелено-белые двухэтажные автобусы, медленные, похожие на буханки хлеба на колесах; грузовики; повозки и стойки с одеждой, толкаемые подростками, которые только что пропустили войну; вывески, препятствия, открывающиеся двери, мигалки, лифты, поднимающиеся из подвалов прямо через тротуар, и бухгалтеров, слепо идущих в тумане цифр, – большую часть времени женщины на улице держали глаза открытыми. Но когда они на короткие мгновения доверялись гармонии вещей, позволяя ей направлять их, и поворачивались лицом к солнцу, обращая зрение на нечто высшее, то становились болезненно, трогательно, почти невыносимо красивыми.
На Западной 57-й улице, пробравшись туда по Шестой авеню вопреки напору конторских служащих, хлещущих в центр наподобие водопада Виктория, Сассингэм временно сел на мель перед витриной поставщиков Фрейзера и Морриса. Он застыл на тротуаре, в изумлении глядя на плакат в витрине. Если верить Фрейзеру и Моррису, через два с половиной года после Дня Победы каждый англичанин в соответствии с законом был ограничен одним яйцом в неделю, если мог его раздобыть. Для него, почти жителя Чикаго, в окрестностях которого сельскохозяйственные товары были изобильны, как реки в разливе, это было непостижимо. Но Новый Свет был готов вновь стать поставщиком для Старого, всеми правдами и неправдами, поскольку эти ограничения не распространялись на импорт. Со своей стороны, Фрейзер и Моррис, утверждавшие, что уже разослали четыре миллиона продуктовых посылок, были готовы всего за 14 долларов 95 центов отправить шесть дюжин свежеснесенных яиц воздушным экспрессом в Великобританию. Те прибудут через два дня после того, как были снесены, и англичанин, которому они достанутся, получит до 7,200 процентов своего яичного рациона.
Ошеломленный всем этим, Сассингэм думал о многочисленных яичных рейсах, английских ледниках, полных яиц, яичных рецептах, яичных вечеринках и яичных кражах. Он повернулся к прохожему, который оказался похожим на Мелвина Дугласа [173] , и сказал: «Ну и ну, это же яичные ванны принимать можно». Прохожий ничего не знал о плакате и подумал, что Сассингэм просто из той породы ньюйоркцев, которую никогда не удастся искоренить.
Подобно тому, как это было у Джонсона и Гарри, когда Сассингэм вступал в зрительный контакт с женщиной, даже если это была фотография на рекламном щите, что-то случалось и с ним, и с ней – если только она и вправду не была просто фотографией. Поэтому к обеду он оказался у себя в номере совершенно измотанный и с трехфунтовой коробкой шоколадных конфет из «Лофта», потому что продавщица оказалась ирландской красавицей из Квинса: она безмолвно рассказывала ему о том, чего хочет от любви, а он безмолвно ей отвечал. Если бы он был в Нью-Йорке по другим, менее опасным причинам, возможно, вместо того чтобы купить три фунта конфет по 79 центов за фунт, он бы на ней женился. Но он этого не сделал, а чтобы ее найти, надо было договориться о будущем свидании. Кроме того, он думал, что кондитерский магазин «Лофт», в котором она работала, единственный в Нью-Йорке и что ему понадобится всего лишь найти его в телефонной книге. Он не помнил, где это было, но всего за полчаса, которые потребовались, чтобы благополучно доставить свою покупку в номер, он миновал четырнадцать магазинов «Лофт» и понял, что удача обошла его стороной.
А потом он стал свидетелем безмолвной борьбы между мисс Рейнгольд [174] и девушкой, рекламировавшей пиво «Троммер» с белой этикеткой. Они были похожи на сестер. Они красовались повсюду: на гигантских рекламных щитах и плакатах, в журналах, газетах и картонных аппликациях в ресторанах. В Чикаго было много рекламы, но не настолько, как в Нью-Йорке, где слово важнее дела. Сассингэм чувствовал себя обязанным сделать выбор между мисс Рейнгольд 1947-го и девушкой «Троммера» – совершенно в обход пива «Руперт», потому что Сассингэму не нравилось имя Руперт. Вряд ли это было серьезным делом, но он почему-то не мог отмахнуться от него так же легко, как от увещевания курить «Кэмел» и есть арахис «Плантерс», потому что «пакетик в день» прибавит ему «бодрости духа». Мисс Рейнгольд держала в руках винтовку и мишень с одиннадцатью попаданиями в яблочко. Он сосчитал и стал думать, с какого расстояния она стреляла и стреляла ли вообще. Она казалась спортсменкой и ирландкой, а звали ее Мишель Фаллон: возможно, она была наполовину итальянкой. С другой стороны, у девушки «Троммера» были красивые зубы и такая открытая улыбка, что она в конце концов победила, так что когда Сассингэм обедал и ужинал в «Белой индейке» на Восточной 49-й улице, в ней же на углу Мэдисон-стрит и 37-й или в ней же на Юниверсити-плейс, то всегда брал пиво «Троммер» с белой этикеткой. Постоянство давало ему определенное чувство устойчивости, которое Нью-Йорк в противном случае быстро у него отнял бы.
Пока Байер с грустью и нарастающей злостью трудился, «находя» якобы утерянные планы в строительном департаменте, Джонсон и Сассингэм порознь ходили осматривать статую Свободы, Эмпайр-стейт-билдинг и Центр Рокфеллера. Джонсон ходил в Нью-Йоркскую публичную библиотеку и, полный счастливой меланхолии, читал там среди горящих зеленых абажуров и непрерывного неразборчивого шума, похожего на журчание ручья в пещере. Не подозревая об этом, они с Кэтрин временами бывали в одном и том же помещении, омывались одним и тем же светом. Что же касается Сассингэма, тот ходил смотреть на слонов в зоопарке.