В ярком свете ламп, от которого искрилась вода, он произвел осмотр. Левое колено распухло и стало фиолетовым, около дюжины черных стежков, стянувших кожу уродливыми узелками, делали его похожим на перепревшую рыболовную сеть. Правое бедро, неравномерно покрытое красными пятнами, напоминало сердцевину расколотого граната. Над четырьмя сломанными ребрами, с уклоном в правую сторону, располагались поля синяков и рваная рана, тоже зашитая неровными черными стежками. Отметины на руках и плечах были несущественны, если не считать ушибов костей, болевших где-то глубоко внутри. Правый глаз почернел, три крошечных шва соединяли разорванную слева нижнюю губу, стоматологическая лаборатория уже занималась изготовлением коронки для двух выбитых левых коренных зубов. И еще его лихорадило.
Медленно зачерпывая воду, чтобы обмыть лицо, тяжело дыша от напряжения, он подумал, подвергался ли когда-нибудь избиению кто-нибудь из тех, кто снимает кино. Никакой художественной вольностью нельзя оправдать мгновенное восстановление и возвращение к активным действиям героев, перенесших с полдюжины избиений, после которых любой бы просто умер. Помимо воли его носителей, английский язык объединил два значения в одном слове, и, каким бы ни был конечный результат, быть избитым, если тебя уже не бьют, означает чувствовать себя избитым в течение долгого времени после этого.
Теперь, едва способный двигаться, он искал убежища в незащищенном сне и все время осознавал, что если его враги не пришли за ним и не убили его, значит, их силы значительно превосходят его собственные, и они могут позволить себе его пощадить. Пока медленное, осторожное перемещение по комнате заставляет его задыхаться, пока он может умереть от эмболии или инфекции, возмездие будет казаться неосуществимым.
Больничная вода поступала из огромных котлов в больших количествах, требуемых каждый день для стирки, уборки и купания. Никто и нигде не заметит разницы, выключит он кран или нет. Звук льющейся воды радовал его слух. Текущая вода наполняла ванну пузырьками и делала омовение терпимым, несмотря на высокую температуру.
Он знал, что вода идет из резервуаров в городе, куда попадает из обширных озер в северной части штата, которые он видел во время засухи с неожиданно появившимися спустя много лет мелями и развалинами ферм. Эти резервуары теперь были полны, так что он остановил свое внимание на мазуте, которым топили котлы. Для поддержания потока горячей воды нужен сильный огонь, а для этого нефть надо извлечь из земли, очистить, доставить в Нью-Йорк, распределить, хранить и оплатить. Если бы все краны в больнице Св. Луки оставались открыты, только ли вопросом времени было бы, без вмешательства, ее банкротство? Эта больница была учреждением с бессрочными привилегиями и правами, с тысячами опекунов и спонсоров и с освобождением от налогов. Сколько лет смогла бы она продержаться, если бы краны были открыты полностью? Он попытался вычислить, но из-за отсутствия необходимых данных не смог.
В его собственном случае, однако, все данные были налицо. У него не было ни помощников, ни пожертвований, ни бессрочных привилегий, ни инвесторов, ни освобождения от налогов. В конце концов – причем быстро при любой скорости развития событий – у него не останется денег, то есть воды или крови. Хейлы с их обширными водоемами в любой момент времени получали гораздо больше, чем тратили. Избыток рос изо дня в день каждый год, становясь таким большим, что порядочные люди могли его только отдавать, что они и делали. Здесь, к примеру, они заплатили гораздо больше, чем вся вода, которую может истратить больница, даже если краны будут открыты круглый год. Какое это чувство – когда прибывает всегда больше, чем вытекает? Он понял: богатые отличаются не тем, что у них больше вещей или больше свободы, а тем, что они не сталкиваются с вечной метафорой смерти от потери крови. Наше время всегда иссякает, но не их, пока не иссякнет и оно. Конечно, большинство людей дисциплиной, тяжелым трудом и, самое меньшее, самоотречением могут достичь равновесия и стабильности. В этом смысле главные сокровища состоятельности всегда будут доступны при простой скромности желаний.
Основательно и прочно стоящая на ногах «Кожа Коупленда» в обычных условиях могла бы выдержать и десять лет трудностей, но не сейчас. У них мало времени – не более года, после чего бизнес обанкротится, а он сам останется ни с чем. В чем, спрашивал он себя, разница между ним и Хейлами с Беконами? Успех порождает успех, оптимизм порождает оптимизм, жизнерадостность порождает жизнерадостность, и все вместе порождает уверенность, которая кровосмесительно порождает их снова и снова. Можно ли объяснить это их исключительным везением? Он не позволял себе роскоши поверить в это хотя бы потому, что перспектива полагаться только на удачу всегда приводила его в ужас. Работа, дисциплина, терпение, стойкость, ум, мужество, риск – все это притягивает удачу, как буксиры ведут к причалу океанский лайнер.
Таким образом, когда однажды вечером, проходя по Мэдисон-сквер, он совершенно случайно увидел Вердераме, то счел невозможным не попытаться поговорить с ним еще раз. Это не было обдуманным решением. В тот миг, заметив его, одетого для выхода в город, Гарри почувствовал прилив оптимизма и сразу же бросился к нему, перепрыгнув через железный забор, прямо по клумбе, и подбежал – сзади, – прежде чем его заметили телохранители. Гарри мог бегать очень быстро и брал препятствия, как барьерист.
– Господи! – воскликнул Вердераме – испуганный, а затем сконфуженный своим испугом. Раздосадованные и раздраженные охранники окружили и обездвижили Гарри. Двое вынули пистолеты и приставали, взведя курки, к его бокам.
– Мистер Вердераме, – сказал он, не успев испугаться, но тяжело дыша от быстрого бега. – Я увидел вас оттуда. Я просто хочу с вами поговорить. Я не хотел вас пугать.
– Ты не хотел меня пугать, – сказал Вердераме, взвешивая каждое слово. – Ты не хотел меня пугать.
– Нет.
– Ты меня не испугал.
– Я просто волнуюсь, потому что, – Гарри пытался найти правильные слова, – мы можем ничего не значить для вас, но вы для нас очень важны. Вы держите в своих руках судьбы многих людей.
– Кто ты такой? – спросил Вердераме.
Гарри посмотрел на него не с недоверием, но с чувством, которое приходит непосредственно перед отчаянием, и назвался.
Охранники отступили на фут. Вердераме больше не был похож на человека, которого только что едва не застрелили. Раздраженно жестикулируя левой рукой, он спросил:
– Чего ты хочешь? Ты вносишь свои платежи, чего ты – хочешь?
– Я хотел спросить у вас, – сказал Гарри, – почему только мы во всем здании платим вам, а не Готлибу, и почему мы платим в десять раз больше, чем все остальные? Может быть, вы думаете, что у нас другой бизнес, или другой вид бизнеса, или что он больше – гораздо больше, – чем на самом деле, и вдруг это просто ошибка.
– Ошибка? Это не ошибка.
– Но тогда почему? – настаивал Гарри, смягчая свое безрассудное упорство почтительностью, которая получалась у него настолько ненатуральной, что ему не было стыдно, поскольку она выражала скорее пренебрежение, чем уважение.