Размышляя над понятиями: страх, смерть, гибель, конец, пустота, безмолвие, ничто, он пытался проникнуть за грань недосягаемого, неопределенного, невиданного. Желая проникнуть за пределы сознания, он натыкался лишь на сами понятия, подобным априориям, созданным лучшими умами человечества, но не определивших понятия, не заглянувших за их границы, но достигших некой стены, запрета, табу, окружающего человеческое сознание, сжимающее его, и не позволяющее ему выйти из темницы невежества в бесконечное пространство познания.

С дедушкой он старался не говорить, он хотел сам проникнуть сквозь вуаль необъяснимого, но увиденного, подобно фокуснику, объясняющему разгадку увиденной иллюзии. От дома он шел в Кремль, где его пропускали люди из специального отдела по охране президента. Ему выдали пропуск, и он мог в любое время посещать свою новую работу или, вернее сказать, обязанность, с которой он необдуманно согласился. Но вот, подойдя к дубовой двери с изображением черного квадрата, он почему-то остановился, словно увидел табличку с надписью «Не влезай, убьет!», и, недолго думая, возвратился домой, так и не побывав за дверью и не навестив Мора. Так было несколько раз. Дедушке он говорил, что был в Кремле, но в апартаменты Мора не входил, не было времени, на носу контрольные годовые работы в школе, некогда. Так он объяснял то, чего не мог объяснить самому себе. Почему уходил? Почему не решался войти? В глубине сознания и мучительных размышлений он видел причину, но не решался ее озвучить даже в мыслях. Хотя знал, что это обычный страх перед неизвестностью, а вовсе не перед смертью. Теперь ему представлялся Мор как бы изнутри страха, в виде огромной черной змеи, коварной, извивающейся, сильной и жаждущей убивать, поглощать все живое и обращать его в царство смерти и вечного мрака. Откуда появились эти мысли, он не понимал.

Глава 15. Загадочная смерть Салеха

В этот день было необычно тихо, спокойно, ни ветерка, ни осадков, солнце слепило мягким светом, не обжигая. Это был один из тех приятных и ласковых дней, когда хотелось уединиться, побыть одному наедине с мыслями. Тем не менее, подполковник особого отдела Громов Алексей, с самого утра предчувствовал какое-то необъяснимое волнение, одно из тех, когда ожидаешь перемен. Он расхаживал по просторной гостиной, обставленной дорогой мебелью, и ожидал появление доктора Черемных, который находился у президента. Спустя некоторое время в гостиной появился расстроенный доктор. Его томный и печальный взгляд говорил о неудовлетворенном состоянии его подопечного. В его руке была тетрадь.

— Вы меня долго ждете? — спросил доктор Черемных.

— Пустяки, — ответил Громов. — Как он?

— Со вчерашнего дня я заметил в его состоянии новые изменения.

— Он в сознании?

— Его одолевают страхи, неведомые и необъяснимые картины ужаса. Я пытался выяснить их природу.

— И что?

— Увы, для меня это осталось загадкой. Я не понимаю их причину. Внешне здоровый человек, боится, испытывает ночные кошмары, которые, словно сети, окутали его.

— А днем, когда он бодрствует? — поинтересовался Громов.

— Днем он как будто что-то ищет. Даже, в моем присутствии, он чего-то опасается. Сейчас лучше с ним не говорить о делах. Его воспаленное сознание должно отдохнуть.

— Ясно, но что же он делает днем?

— Рисует.

— Что, рисует? — удивился Громов. — Я никогда не замечал за ним такого увлечения.

— Рисует, словно ребенок, — пояснил доктор Черемных.

— И что это за рисунки?

— В основном из его детства. Возможно, так он отвлекается от жутких призраков сновидения, которые, казалось, его и днем не отпускают. Но вот последние рисунки, меня, право, озадачили, Алексей, — он развернул, сложенную рулоном, тетрадку в клеточку, и положил ее на низкий стеклянный столик, напротив мраморного камина.

Оба сели на мягкий диван. Громов потянул тетрадь и с трепетом открыл ее. На первой странице он увидел, аккуратно выведенную фигуру. Рисунок представлял собой прямоугольник, внутри которого нарисованы три ряда одинаковых кругов. Громов подсчитал, кругов было девять. Внешний прямоугольник был не простой, две его стороны параллельные были обычными, а две другие имели непростую форму. Первая представляла собой разомкнутую сторону с надписью в месте разрыва, надпись состояла из двух знаков, схожих с английскими буквами: «i» и «t». Вторая сторона, противоположная первой, представляла собой три полукруга, связанных между собой и выпуклых наружу прямоугольника.

На второй и третьей странице этот таинственный знак повторился, он был нарисован ручкой. На остальных восемнадцати страницах был начерчен тот же знак, но уже небрежно, дрожащей рукой, черным карандашом.

— Что это, как вы думаете? — спросил Черемных. — Президент рисовал этот рисунок, вполне осознавая его форму и содержание. Может он из его сновидений? Может этот знак снится ему каждую ночь? А может он хочет нам что-то сказать?

Громов задумался, листая тетрадь в начало, небрежно перелистывая листы, захватывая по несколько листов зараз.

— Скажите, доктор, он всегда в таком тяжелом состоянии?

— Вы знаете, если только лишь наблюдать за ним, то можно сделать вывод, что президент находится под сильным психологическим влиянием своих же снов. Но иногда, мне кажется, что его сознание пробуждается, пытается выбраться из невидимых сетей. Вчера вечером, когда я заметил в нем новые изменения — он стал рисовать вот эти странные знаки. Я решил провести эксперимент. Я попросил его ручку, когда он аккуратно вычерчивал свой знак на третьей странице тетради. И что вы думаете, он дал мне свою ручку с пастой. Взамен я дал ему ручку с синей пастой. Он повертел в руках, оглядывая ее внимательно, потом разобрал, и с яростью выбросил ее в сторону. Я дал ему карандаш зеленого цвета. Он его выбросил, почти не глядя. Затем я решил дать ему целую охапку карандашей. Он бросил их на стол, выбрал один, остальные сбросил со стола и принялся рисовать в тетради. Вот почему остальные рисунки выведены карандашом.

— Карандашом того же цвета, что и его первая ручка, — сказал Громов.

— Верно, он черного цвета. Вероятно, это для него что-то значит, — Черемных внимательно посмотрел на Громова, словно искал в нем ответ.

— Ясно, — произнес Громов, он встал, взял тетрадь со стола, вырвал первую страницу с рисунком. — Я возьму его, может, вы правы, и президент, находясь в тяжелом состоянии, иногда выходит из него, и пытается нам что-то сообщить. Этот рисунок я возьму с собой, остальные уничтожьте.

— Хорошо. А если он захочет вновь рисовать?

— Пусть рисует. Я думаю, что ничего нового мы не увидим.

В этот момент из-под пиджака Громова раздалась приятная мелодия. Он вынул телефон, попрощался с доктором, и вышел.