В работе от Антона толку было мало, но напарником он оказался хорошим, потому что при полном безразличии к результатам своего труда был небезразличен к людям, работающим с ним вместе. К тому же он был единственным человеком, с которым Митя мог поговорить, например, о спектакле, который посмотрел в театре «Современник»; никого из однокурсников, среди которых у Мити уже появились хорошие приятели, такие разговоры не интересовали. Оказалось, что Антон в «Современнике» бывает часто, и на Таганке тоже, но больше по приобретенной с детства привычке.
– Сейчас ведь это уже не нужно, – объяснил он.
– Что – это? – не понял Митя.
Работа была окончена, светало. Они шли переодеваться в вагончик и остановились покурить, прячась под его стеной от ветра.
– Да все, – дыша себе на руки, сказал Антон. – Черт, даже в рукавицах пальцы задубели! Не чувствуешь?
– Нет. – Митя тоже снял рукавицы. – Я же на Севере служил. Руки привыкли.
– Кирпичи в руках играют?
Антон похоже передразнил Францево раскатистое украинское «г».
– Не обращай внимания, – улыбнулся Митя.
– Почему? Правда красиво работаешь. Я засмотрелся даже.
Митя хотел сказать, что на стройке засматриваться нельзя, и все-таки выяснить, что имел в виду Антон, когда сказал, что «все это» теперь не нужно, – но вдруг услышал что-то, напоминающее свист. Этот странный звук доносился сверху. Митя поднял голову.
На сером светлеющем небе резко и ясно прорисовывался огромный куб. Что это такое, Митя не понял. Но свист, который он непонятно как расслышал, происходил от того, что этот странный куб летел вниз, прямо им на головы. Что летит он с площадки на лесах, что не куб это, а ящик с облицовочной плиткой, Митя понять не успел. Вернее, просто не стал над этим задумываться. Он толкнул Антона в грудь. От сильного толчка тот отлетел назад, ударившись спиной о стену вагончика, а Митя шагнул вперед и прижал его к стене еще крепче, вдавил в нее.
– Ты что?! – воскликнул Антон.
Он был ниже ростом и уже в плечах, Митя навис над ним, закрыв его не только снаружи, но и сверху. Поэтому когда ящик грохнулся в шаге от них о мерзлую землю и разлетелся вдребезги, то осколки – куски плитки, обломки досок – ударили в спину только Мите. От боли он вскрикнул, но главного удара не ощутил – просто громыхнул в голове расплавленный серебряный взрыв, и наступила за ним темнота.
Когда Митя открыл глаза, то увидел над собой металлическую перекладину. Что это такое, он понял не сразу, только через минуту сообразил, что лежит на койке и странная перекладина – это какое-то больничное приспособление. Он попробовал сесть, но мышцы спины не слушались, будто ватные, попытался оглядеться, но понял, что и голову не может повернуть тоже. Руки, правда, двигались – он поднял их и ощупал твердый воротник у себя на шее.
Справа и слева доносились стоны. Сзади кто-то кряхтел и сплевывал.
«Шею перебило, что ли? И… двигаться не смогу?..» – холодея от ужаса, подумал он.
В палате по-зимнему сумрачно, но время, судя по свету, дневное. Надо кого-то позвать, спросить… Узнать, что с ним!
Прямо перед Митей была дверь. Войдет же в нее кто-нибудь когда-нибудь!
Дверь словно подчинилась его ожиданию – открылась, и в палату вошел Антон.
– О, проснулся! – сказал он.
– Хорош сон! – проговорил Митя.
От слов, произнесенных вслух, от движения горла у него кольнуло в затылке. Он поморщился.
– Больно? – спросил Антон.
Его лицо сморщилось тоже – от сочувствия.
– Не больно, – ответил Митя. – Только не пойму ничего.
– А что непонятного? – Антон подошел к его кровати. – Тебя доской по затылку стукнуло. Если б не ты, мне бы ею башку снесло. Хотя нет, башки бы уже не было – ящиком бы раньше разгрохало.
Митю интересовало сейчас только, сможет он встать или нет, а вовсе не то, что привело его в больницу. То уже кончилось, что ж говорить? Он хотел спросить, что Антону известно о его будущем, но не успел.
Дверь открылась снова, и на пороге появился мужчина в халате. Митя подумал было, что это врач, и обрадовался – вот его и расспросит! – но потом заметил, что халат у этого мужчины надет поверх пиджака. Посетитель к кому-нибудь, значит.
– Проснулся? – спросил он точно как Антон. – Ну, здравствуй. Как себя чувствуешь, Митя?
Не только смысл его вопроса был такой же, как у Антона. Точно такие же были интонации, голос, да и лицом они были похожи. Но на всем облике Антонова отца лежал какой-то особенный… лоск, что ли? Тогда Митя не понимал, как это назвать, только потом нашел правильное определение. Это была уверенность в своей силе и значительности, появляющаяся во всем облике человека отчасти от его действительной незаурядности, отчасти от того, что он сумел стать большим начальником.
– Здравствуйте. Чувствую себя нормально, – ответил Митя. – Только встать не могу.
– В туалет надо? Сейчас санитарка судно принесет, – сказал Антонов отец.
– Да я сам…
– Сам полежи пока.
Это прозвучало обнадеживающе. Во всяком случае, означало вроде бы, что лежать или вставать – это дело определенного времени и даже зависит от Митиного желания.
– Лежать тебе здесь недолго, – подтверждая его догадку, сказал Антонов отец. – Позвоночник не сломан, но кое-какие проблемы с ним есть, так что торопиться не надо. Тебе специально снотворное ввели, чтобы ты в покое побыл. Еще в «Скорой».
– А гипс зачем? – спросил Митя.
– С той же целью. В покое побудешь, и все пройдет.
В его голосе звучала такая уверенность в каждом произносимом слове, что Митя в самом деле успокоился.
– Иван Савельевич, – представился Антонов отец. – Я тебе по гроб жизни обязан. Хоть и охламон у меня вырос, но не хотелось бы, чтоб его ящиком пришибло. Спасибо тебе!
Тон его был прост, но взгляд пронизывал насквозь. Он был непростой человек, Митя сразу это понял. Недюжинный – тогда это слово не пришло в голову, но, общаясь впоследствии с Иваном Савельевичем, он повторял его про себя часто.
– Ну, выздоравливай, – сказал тот. – Палата не ахти, зато врачи в Склифе хорошие. Потом на реабилитацию поедешь, там условия получше будут.
Он кивнул Мите и вышел. Антон остался.
– От меня отдельное спасибо, – сказал он.
– Обращайтесь, – усмехнулся Митя.
Антон засмеялся.
– Ты мне сразу понравился, – сказал он. – Правда, спасибо тебе.
– Да брось ты! Я ничего и не понял вообще.
– Ну, в данной ситуации важно не что понял, а что сделал.
– Слушай, а ты-то что на стройке делаешь? – спросил Митя.
Ему было неловко выслушивать благодарности, и он хотел переменить тему.