– Вот прекрасный камамбер и божоле. Значит, вы по происхождению француз, получивший венесуэльское гражданство?
– Да, малышка.
– А не странно ли возвращаться во Францию теперь, когда у вас другая национальность?
– Есть немного, но это своего рода приключение.
– А у вас было много приключений?
– Предостаточно, и очень захватывающих.
– Пожалуйста, я уже закончила обслуживать, расскажите немножечко о себе.
– Ну, это очень длинная история, малышка, к тому же через несколько дней ты сможешь прочитать обо всем в книге.
– Вы писатель?
– Нет. Но я написал о своих приключениях.
– И как будет называться книга?
– «Папийон».
– Почему «Папийон»? Это ваше имя?
– Нет, прозвище.
– О чем же ваша книга?
– Ну ты и любопытная, малышка! Если дашь мне еще ломтик сыра, так и быть, скажу.
Она мигом слетала.
– Пожалуйста. Теперь вы должны мне рассказать. А хотите, я вам тоже скажу откровенно?
– Сделай милость.
– Обычно я угадываю, чем занимается пассажир первого класса и каково его социальное положение. Но с вами у меня ничего не получилось. Не успели вы войти, как я уже спросила себя, кем может быть этот мсье.
– И не угадала?
– Ничего не вышло. Я перебрала все профессии, одну за другой, более или менее подходящие вашему облику, и готова откусить себе язык – ничего не нашла.
– Ну хорошо, я удовлетворю твое любопытство. Моя профессия… авантюрист.
– Что вы говорите!..
Девушка поднялась и подала одной даме одеяло. «Самое время провести тест! – сказал я сам себе. – Незнакомка, по своей профессии много летает, должно быть, много читает – прекрасный термометр. Надо проверить температуру „Папийона“».
– Так вот, малышка, что я тебе расскажу: один двадцатитрехлетний довольно красивый парень, немного испорченный, на что имеются свои причины (по крайней мере, он так думает), плюет на все, что представляет собой порядок и дисциплину. Ну что, ты представляешь этого юношу?
– Да, весьма отчетливо.
– Так вот, этот юноша попадает на скамью подсудимых за убийство, которого не совершал, и приговаривается к пожизненному заключению.
– Это невозможно!
– Возможно. Его осуждают на медленную и мучительную смерть в самом гнилом месте мира, на каторге в Кайенне. В тридцать третьем году этот молодой человек отправляется в Гвиану, запертый в клетке с толстыми железными прутьями в трюме специального судна. Он не мирится с этим, два раза бежит, два или три раза побег срывается. Наконец, через тринадцать лет, он прибывает в Венесуэлу свободным. Там он становится человеком, находит свое место в жизни, женится и почти успокаивается. Тридцать девять лет спустя он, бывший каторжник, возвращается в Париж с книгой, в которой рассказывается о его жизни, страшных испытаниях, камерах, побегах, борьбе и еще о том, как его, в два приема, бросили на три с половиной года в одиночку – медвежью яму с решеткой над головой, без права разговаривать, где он в полумраке, словно зверь, мерил шагами камеру, чтобы не лишиться рассудка, чтобы по выходе оттуда иметь голову на плечах для подготовки нового побега. Вот об этом более или менее моя книга. Жизнь человека на каторге.
Бортпроводница вытаращила на меня свои и без того большие черные глаза и не сказала ни слова, но я чувствовал, что она пытается разглядеть на моем лице нечто другое, о чем ей не терпится поскорее узнать.
– И у вас хватило мужества рассказать обо всем в вашей книге? Абсолютно обо всем?
– Обо всем.
– И вы не боитесь столкнуться с общественным мнением, вы…
– Можешь договаривать: вы, бывший каторжник.
Бедняжка не смела ответить, лишь кивала в знак согласия. Да, так оно и было. Я, бывший каторжник, осужденный на пожизненное заключение за убийство, беглый и постоянно в бегах, несмотря на запрет, возвращался в Париж, неся свое обнаженное сердце на блюде, которое через несколько часов собирался преподнести французам.
И снова большие черные глаза пытались заглянуть в мои. Девчонка дрожала, и в ее взгляде читалось: «Но ты не отдаешь себе отчета в том, какое серьезное дело затеваешь! В том, какое возмущение оно вызовет!»
– О чем, крошка, задумалась? По-твоему, это смелость или самоубийство с моей стороны?
– Мне кажется, без всяких сомнений, эта история наделает шума. Особенно в отношении вас.
– Почему?
– Потому что, судя по вашей внешности, в вас есть что-то необычное.
– У тебя действительно складывается впечатление, что книга может вызвать интерес? Даже в нынешней беспокойной Франции, ищущей замену великому Шарлю?
– Я в этом уверена; мне бы хотелось быть рядом с вами, чтобы хоть чуточку пережить то, что предстоит пережить вам. Не может быть, чтобы во Франции остались безразличными к тому, о чем вы рассказываете, если вы написали так же, как только что рассказали мне. Извините, что покидаю вас, мне нужно быть на своем посту. Я бы предпочла остаться с вами, поверьте мне. До завтра и спокойной ночи. – С участливой вежливостью она наклоняется ко мне, смотрит мне прямо в глаза и продолжает: – Вы идете к большой победе, я в этом уверена. Желаю вам от всего сердца добиться ее.
Тест прошел успешно. Лишь несколько фраз о моей истории вызвали у этой девочки неподдельный интерес. И таких, как она, будет много. Будем надеяться.
Я перевел кресло в горизонтальное положение, но заснуть не смог. Укутал ноги одеялом, которое сам достал с полки над головой. Незачем беспокоить большие черные глаза, да и вообще хотелось побыть одному.
Чему быть, того не миновать… Мой «боинг» летел над ночной Атлантикой со скоростью девятьсот километров в час. Приближался решающий момент.
Я знал все «как» и «почему» своей книги, но для тех, с кем мне предстояло встретиться, я был никто, неизвестный автор.
Вернее всего было действовать напрямую:
– Позвольте представиться: Папийон.
– Ваша профессия до написания книги?
– Сначала каторжник.
– Потом?
– Беглый каторжник, затем каторжник, по приговору которого истек срок давности.
– Национальность?
– Венесуэлец из Ардеша.
* * *
«Да… этот беглый каторжник прибывает в Орли. Человек, которого французское правосудие на вполне законных основаниях спустило в канализацию навечно. Совсем не потому, что здесь вступает в действие закон о прекращении преследования за давностью, когда тебе ничего не могут сделать, когда твое положение по отношению к правосудию и фараонам изменилось. Закон законом, но ты все равно остаешься беглым каторжником. Правда… ты не возвращается украдкой, прижимаясь к стене в надежде отыскать деревушку, где можно было бы мирно скоротать остаток дней, живя тихо и незаметно, прячась за высоким забором своего огорода, чтоб тебя, не дай бог, не увидели сверху и чтоб не слышать, как о тебе плохо говорят.