Сказано – сделано. Днем я помог Клотильде уложить аппарат за пятьсот долларов в багажник ее машины – не хотел его больше ни слышать, ни видеть. Для Клотильды это был ценный подарок, а для меня истинное облегчение избавиться от него.
Я снова напрягал голосовые связки, но на этот раз виной тому был не магнитофон.
– Все. Хватит. Не будем больше говорить об этом, милая. Прощайте, телята, коровы, свиньи и все их отродье! Жан-Жак Повер, издатель, может спать спокойно: не будет конкурента, способного унять буйный ветер, посеянный «Астрагалом».
Наступил ноябрь. Я по-прежнему ломал голову, как бы мне найти нечто такое оригинальное, чтобы заработать на пансионат для престарелых, но ничего не вырисовывалось.
Поскольку друзей у меня хватало, и люди это были самые разные, то и предложения мне поступали всякие, одно затейливее другого. У одного приятеля был собственный участок земли в Венесуэльской Гвиане, и он знал, что там в окрестностях водится золотишко. Он предложил мне «открыть» золотую жилу и, подав заявление, зарегистрировав и надлежащим образом установив границы, подыскать лоха, который бы ее купил. Простая операция. Достаточно зарядить патрон от охотничьего ружья золотым песком да крохотными самородками и выстрелить в землю в разных местах. Когда геолог, нанятый ошалелым покупателем, приедет покопаться там, где ему укажут, он даст положительное заключение. Пришлось объяснить ему, что патроны, начиненные золотым песком, – дорогое удовольствие и вряд ли принесут доход. Стоит нам выпалить сотню раз из ружья, и мы определенно разоримся. А если к тому же не найдется покупатель?..
* * *
Первые наброски я сделал в рабочем кабинете нашего бара «Скотч».
За последнее время в ночных барах Каракаса произошли перемены. Туда зачастили юнцы; они делали набеги небольшими группками, пить не умели, только искали себе на задницу приключений. До землетрясения они ко мне ни разу не заходили. Но после пары нашествий, обернувшихся скандалом, я понял, что надо делать. Для поддержания порядка в баре я постоянно должен быть на месте, но не на виду у всех. Маленький кабинет, примыкающий к залу, позволял мне не мозолить глаза, когда все в порядке, и появляться в баре, когда потребуется. Чтобы скоротать время, я приносил в кабинет газеты и свои деловые бумаги.
Среди прочих тетрадей появилась еще одна. Школьная тетрадь, скрепленная спиралью. В таких тетрадях мы записывали свои ежедневные расходы, поставку спиртных напитков и так далее. Скучно до чертиков.
И вот, вновь обретя уверенность, что я смогу собраться с духом, я написал первую тетрадь «Мотылька».
Закончив, как-то в воскресенье я решил прочитать написанное жене, дочери и шурину, пришедшему к нам на обед.
Они слушали с таким интересом, что забыли посмотреть передачу «5 и 6», своего рода спортивную лотерею, по которой можно выиграть больше миллиона боливаров. Каждое воскресенье триста тысяч игроков живут этой надеждой.
Ободренный таким результатом, на который я особенно не рассчитывал, я принялся за вторую тетрадь. Результат был тот же – попадание в самое яблочко. Мы все так считали. Но потом я начал сомневаться. Не делали ли они мне снисхождение, ведь это мои близкие? Было бы глупо продолжать, не узнав заранее мнение других людей, самых разных, даже если оно окажется менее положительным.
Я приготовил бутылку виски, бутылку аперитива, оплетенную бутылку кьянти и все остальное, чтобы в субботу во второй половине дня принять несколько человек, которые должны были откровенно высказаться по поводу моего сочинения. Один профессор из числа приглашенных пояснил мне, что такое собрание разных людей во Франции называется «литературно-художественным комитетом».
Я нервничал. Гости ожидались к шести, а часы уже показывали четыре. «А что, если придут, послушают и, выйдя из дома, посмеются надо мной?»
Оставалось надеяться, что они не окажутся слишком лицемерными. Я подбирал их весьма тщательно. Во-первых, два сутенера, ставшие честными коммерсантами. Я им отводил важную роль за их глубокое знание историй из жизни преступного мира. Затем шел инженер, известный экономист, в прошлом ближайший сотрудник Лаваля. Парикмахер, он много читал и знал все произведения Альбертины Сарразен и не только ее. Преподаватель французского языка. Профессор литературы из Каракасского университета, дзюдоист из Лиможа, обладатель черного пояса. Химик из Лиона. Парижский кондитер. Все – французы.
Почти все явились ровно в назначенный час. Не хватало только преподавателя французского. Он пришел, когда я уже прочитал двадцать страниц.
От длительного чтения и от страха у меня пересохло в горле. Все молчали, лица слушателей оставались непроницаемы. Настоящее испытание огнем. Появление опоздавшего вызвало оживление. Он извинился, шумно опустил несколько кусочков льда в свой стакан и наконец уселся.
– Итак, я продолжу, господа.
– Нет, – возразил профессор литературы. – Я настаиваю на том, чтобы Анри перечитал нам те же страницы. Они превосходны, и я хочу, чтобы вы их тоже послушали, а мы получим возможность насладиться ими дважды. Все согласны?
Согласны были все. И мое сердце запело. Я читал несколько часов подряд. И в течение этого времени они ничего не ели и почти не пили. Значит, им было интересно.
Из дома мы вышли поздно. Я усадил их в ресторане напротив нашего бара «Скотч» и, перед тем как самому присоединиться к ним за столом, заскочил на минутку в бар, вытащил Риту из кассы, завел ее в кабинет, крепко обнял и стал целовать, приговаривая:
– Победа, милая! Дело в шляпе! Уверен. Я это чувствую. Бомба взорвется и громыхнет так, что всем чертям станет тошно!
И я оставил ее со слезами на глазах, а сам поспешил присоединиться к «литературно-художественному комитету». Мы наслаждались прекрасным мясом, зажаренным на гриле, и со всех сторон на меня сыпались похвалы.
Бывший сутенер: «Дружище, до сих пор не можем прийти в себя. Честное слово».
Сотрудник Лаваля: «Написано живо, энергично, легко читается».
Преподаватель французского языка и профессор литературы: «Вы очень одаренный человек».
Дзюдоист, кондитер и химик в один голос заявили, что мне надо продолжать и что меня ждет непременный успех.
Парикмахер: «Если ты напишешь всю книжку так же, как эти две тетради, выйдет что-то потрясающее».
На завершение работы мне потребовалось два с половиной месяца.
Поскольку члены «литературно-художественного комитета» оспаривали между собой право первому прочесть тетради и спорили из-за места в очереди, при условии, что каждый держит у себя тетради не более сорока восьми часов, я решил, что все идет хорошо.
Закончил я в январе тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года.
Вот они, мои тетради, все до единой. Я перечитывал их так часто, что знал почти наизусть.
Итак, тетради лежали дома на письменном столе. Но что с ними делать дальше? Нельзя же посылать рукописи. И кому посылать? Если не сделать себе копию, то обязательно найдется какой-нибудь проходимец, который скажет, что не знает, кто это написал, и денежки прикарманит, если тут вообще пахнет деньгами.