Объяснения эти – как две стороны одной монеты; от моего выбора – аверс или реверс – зависит, что я за человек. Некогда я, едва ли усомнившись, выбрал бы то, во что поверит большинство, – логику, рацио, конкретику. Но теперь – к немалому своему смятению, будто я вдруг очнулся и сам себя не узнавал, – неодолимо склонялся на другую, невозможную, алогичную, безумную сторону.
Я не хотел в это верить, не хотел смириться с тем, что Сандра – ослепительным пламенем пылавшая во всех мною собранных историях – убита попросту реальностью. Я жаждал несусветного толкования ее гибели – мрачнее, кровавее, сумасброднее. Проклятия дьявола.
– После второго курса лечения стало труднее, – сурово продолжала Галло. – Нрав у Александры всегда был ого-го. Сильная, как ее отец. И эти двое постоянно ссорились – можно сказать, воевали. Врачи предупреждали, что от стероидов возможны перепады настроения – вспыльчивость, даже агрессия. Обуздать этих двоих не умел никто. Ни Астрид. Ни я. Они – как два дракона, а мы все – птички лазурные, прятались по шкафам и под лестницами, надеясь только не сгинуть под перекрестным огнем.
– Из-за чего они ссорились? – спросил я.
Она дернула бровью:
– Уж не знаю, много ли вы понимаете про темперамент гениев, но их мучает жажда, какая обычным людям и не снилась. Предавая себя в руки такого человека, нужно с этим смириться – или конца-краю не будет твоим страданиям. Выживая рядом с гением, вечно гнешься и крутишься, точно проволока, – вечно делаешь поправки. И постоянно меняешь форму. Всегда были другие женщины. Другие мужчины. Другое всё. Астрид терпела. А Александра, когда подросла и разобралась, считала, что это бесчестно – что он обжирается, что ему недостает цельности, что он совершенно предает семью. В город вернулся давний его любовник, снова поселился в «Гребне», а Александре этот тип не нравился. Как-то ночью – я тогда отлучилась – она пришла к нему в спальню и запалила кровать. Астрид не хотела публичной грязи, среди ночи увезла его из поместья. Он от боли выл. По пути попали в аварию. Тео вытащил его до приезда «скорой», исхитрился тихонько сдать в травмпункт. Но Александра добилась своего. Тот исчез. – Она стрельнула в меня взглядом. – Я подозреваю, почти все это вы уже знаете.
Я кивнул:
– Его звали Хьюго Виллард. Паук. Якобы священник.
– Это я предложила отправить Александру в лагерь, – сообщила Галло.
– «Шесть серебряных озер».
– У лагеря были неплохие рекомендации. Когда нам сообщили, что там погиб мальчик, утонул в ливень, – сами понимаете, что мы пережили. Но когда я приехала за Александрой, она была… другая. – Галло дернула плечом, не без цинизма скривилась. – Познакомилась с мальчиком. Самый одинокий мальчик на свете – это она его так называла. Говорила, что он как прекрасный кленовый лист, прежде времени сорвавшийся с дерева. Плывет на ветру, под дождем, кувыркается по полям и канавам, совершенно один, в разлуке со всем миром. Но она считала, в нем есть глубинное добро. Вскоре она его отыскала, они начали уж не знаю что – переписываться. Понятия не имею, что они писали друг другу, что говорили, но она вновь ожила, к ней вернулись силы. Ее отец вздохнул с облегчением. Да и мы все. Александра хотела уехать из «Гребня» – чтоб вокруг были обычные люди, обычная жизнь. Этот дом он купил для нее.
Она устало оглядела библиотеку, точно вспоминала, какое тепло и оживление некогда наполняли комнату, как она звенела голосами и музыкой, прежде чем все это, словно потерянную цивилизацию, похоронили под белыми простынями.
– Казалось, все начинается заново. Мы записали ее в школу. Я молилась, чтоб он вернулся к работе.
– Опять снимал.
Галло кивнула, осушила стакан.
– Прогноз по раку тем хуже, чем больше рецидивов. Со временем окно выживания постепенно закрывается. В организме накапливаются токсины, тело разрушается изнутри. В начале мая Александре предстояло обследование. Она не хотела идти. Потому что, конечно, знала правду. Она всегда знала. Врачи рекомендовали клинические испытания, экспериментальную программу в Хьюстоне. Вскоре Астрид в спальне Александры нашла уложенный чемодан. И два билета в один конец – в Бразилию. Спросила у Александры напрямик, что происходит, а та сказала, что бежит с Хоппером и никто не сможет ей помешать. Она не хочет лечиться. Но на кону была ее жизнь. И она же еще подросток. Она твердила, что этот мальчик – любовь всей ее жизни. Какой-то преступник малолетний – никто не отнесся к этому всерьез. Кто вообще любит в таком возрасте?
– Ромео и Джульетта, – сказал я.
– А также Хоппер и Александра. Александра с отцом поссорились страшно. Он запихнул ее в машину, запер двери, сказал, что она едет в Хьюстон, хочет она того или нет. Пусть решает сама, говорить ли мальчику правду. Александра решила не говорить. Мол, любить умирающего – пытка. Пусть лучше мальчик ее ненавидит, потому что из ненависти прорастает желание жить дальше, забыть, победить – лучше так, чем погибать от утраты, грезить о невозможном. А если их великая любовь обернется чем-то иным – жалостью, отвращением, – Александра этого не вынесет. Обрубила все связи с мальчиком. И уехала в Хьюстон. Чуть там не умерла, но больше от разбитого сердца, чем от болезни.
Галло умолкла, и жесткий ее профиль самую чуточку смягчился.
– Александре полегчало? – спросил я после паузы.
– Да. Поступила в Амхёрст. В начале весеннего триместра уехала – уставала, случались обмороки, – но передохнула в «Гребне» и пошла на второй курс. И была здорова. Окончила колледж. А полгода назад все вернулось.
– Матильда.
Галло задумчиво кивнула, вперившись взглядом в кофейный столик. У меня закружилась голова: сложились две детали мозаики разом. Во-первых, таинственный преждевременный отъезд Сандры из Амхёрста на первом курсе – о нем упоминалось в «Вэнити фэйр». Я еще недоумевал, с чего вдруг, – и вот оно, объяснение.
А во-вторых, хронология.
– Долго Александра лечилась в Техасе? – спросил я.
– Месяцев восемь, а что?
– И потом вернулась в «Гребень»?
В недоумении Галло медленно кивнула:
– Поддерживающая терапия была уже в Нью-Йорке. А что такое?
– Родные заказывали ей медицинское оборудование? Кресло-каталку? Или что-нибудь производства «Сенчури Сайентифик»?
– Ей все заказывала я. «Гребень» был оборудован, как клиника Мейо [114] . Чтобы Александре было удобно, чтоб ее не беспокоили без нужды. Сиделки дежурили с ней круглосуточно.
– А мусор в «Гребне» сжигают по ночам?
– Каргаторп-Фоллз кишмя кишит кордовитами. У них там Мекка. Съезжаются со всего света, надеются узреть воочию. Не хватало ему только, чтобы какой-нибудь поклонник порылся в мусоре, нашел рецепт, вычислил, что Александра больна, и растрезвонил об этом в интернете. Мы ее защищали. Хотя, конечно, защита – просто очередная клетка.