– Друга навещаем, – ответил я.
Она приблизилась, шлепая вьетнамками по полу.
– Это кого еще?
– Александру.
– Кого?
– Ханну, – вмешалась Нора. – Он хотел сказать «Ханну».
Тут тетка застыла, явно расхотев подходить ближе. Шестой десяток, кожа пятнистая, недостает нескольких зубов, лицо смахивает на крошащуюся статую.
– И где она, эта Ханна? – осведомилась тетка. – Она мне за три недели аренду должна, так ей и передайте. У меня тут не богадельня.
Хоппер полез в карман пальто, показал ей черно-белую фотографию:
– Это она?
Снимок, видимо, из интернета, потому что прежде я этого портрета не видел. А может, из личной коллекции, со времен «Шести серебряных озер».
Тетка вглядываться не стала, только выпятила подбородок:
– Копы, что ль?
– Нет, – сказал я. – Мы друзья Ханны.
– Когда вы ее видели в последний раз? – выпалила Нора.
Тетка посмотрела недобро:
– Я с копами не толкую.
– Никакие мы не копы, – сказал Хоппер и из заднего кармана достал бумажник; едва бумажник открылся, черные теткины глазки метнулись к нему, точно мухи к какашке. – Ответьте на наши вопросы, и в обиде не останетесь.
Он протянул ей три двадцатки – она мигом выхватила, пересчитала и запихала глубоко за ворот футболки.
– Это Ханна? – повторил Хоппер, помахав фотографией.
– На вид – вылитая.
– Когда вы в последний раз ее видели? – спросил я.
– Да уж несколько недель как. Я потому и пришла. Услыхала, как вы тут шныряете, думала, она вернулась за шмотьем своим, хочет слинять по-тихому. Не в курсе, часом, когда ее высочество планирует пожаловать?
– Не особо.
Эта весть ее разгневала.
– Я б эту комнату уже пять раз пересдала! А теперь слесаря звать. Барахло ее выносить.
– А слесаря почему? – спросил я.
Она кивнула на дверь:
– У меня ключа нет. Она взяла и замок поменяла.
– Зачем?
– Да хер ее знает.
– Какая она была? – спросила Нора.
Тетка скривилась:
– Как герцогиня какая. То одно ей подавай, то другое, прям королева английская. Свет ей в ванной почини, потому как слишком, видишь ли, темно, холодный кран, горячий кран. У нас тут что – «Марриотт»?
– Не знаете, что она в Нью-Йорке делала? – спросила Нора.
Тетка сощурилась, будто ее походя оскорбили:
– Мне платят за время, а чем в комнатах занимаются – меня не волнует. Она мне, правда, разок сделала доброе дело. Мне сбегать надо было кой-куда, а она с племяшей моим пару часиков посидела. Вот за это ей спасибо. Но потом она берет и меняет замки, сбегает, аренду не платит. У меня бизнес тут. А не благотворительность. – Она в негодовании уставилась на дверь. – И еще слесарю платить.
– Сколько она тут прожила? – спросил я.
– С месяц. Но я ее которую неделю не вижу.
– А как она о вас узнала?
– По объявлению. Я у Порта флаеры расклеила.
– А сколько стоит взломать? – спросил Хоппер, проведя рукой по двери. – И мы вам оплатим все, что Ханна должна.
– Э… ну, не знаю – сто пятьдесят. И плюс за ущерб двери.
– Вот вам три сотни.
Хоппер сунул ей пачку купюр, которые она молниеносно цапнула. Затем сходил в конец коридора, к двери с захватанным стеклом – видимо, общей ванной, – выдрал из стены огнетушитель, вернулся и со всей дури саданул им по замку.
Пять ударов один за другим брызнули щепой; затем, ненапряжно и непринужденно, из чего следовало, что он делает это не впервые, Хоппер отбросил огнетушитель, отошел и вмазал по двери с ноги. Дверь распахнулась, грохнула об стену и опять закрылась, оставив щелочку на дюйм.
На миг все застыли. Хоппер подтолкнул дверь.
Внутри стояла кромешная темнота – свет из коридора едва освещал шероховатый бетонный пол и лупящуюся краску на голубых стенах.
И отчетливо чем-то воняло – что-то сгнило.
Я хотел было спросить у домовладелицы, когда она в последний раз сюда заглядывала, но та уже пятилась.
– Мне вниз надо, – пробормотала она, развернулась и зашлепала вьетнамками прочь. – Схожу гляну, как там племяша. – Она выскочила на лестницу и загрохотала вниз.
– Боится чего-то, – заметил я.
– Еще бы. Запах-то какой, – прошептала Нора.
35
Хоппер шагнул внутрь. Я вошел следом, ведя руками по стене, нашаривая выключатель.
– Мля. – Хоппер закашлялся. – Ну и вонь.
Раздался душераздирающий скрип, – кажется, Хоппер споткнулся об металлический складной стул, – а затем свет внезапно нащупал лампу и тускло озарил комнату.
Тесная, скудно обставленная; потертый бурый ковер, драная штора на окне, продавленная железная койка в углу. Простыни отброшены, зеленое одеяло свесилось на пол – а в подушке отчетливая вмятина, словно Александра встала только что, буквально минуту назад. Вся эта убогая конура намекала на ее недавнее присутствие – едва ушла, в затхлом воздухе еще чувствуется ее дыхание.
Отвратительную вонь канализации пополам с гарью источали как будто сами стены. На потолке над окном растеклось бурое пятно, точно кого-то зарезали на крыше и бросили тихо истекать кровью по балкам. На полу валялись пластиковые обертки и липко расплылось пятно темной газировки.
– Деволль говорил, Сандра из «Брайарвуда» уехала в пижаме? – спросил Хоппер.
– Ну да, – сказал я.
– Вот и пижама.
И впрямь – белые хлопковые рубаха и штаны на веревочке грудой валялись на простынях.
Прикасаться к ним Хопперу, видимо, не захотелось. Я подобрал штаны, с удивлением отметив, что внутри на поясе отпечатано «А. Кордова МХ-314», номер ее палаты, но мало того – штаны до сих пор держали очертания ее тела. Как и рубаха, скроенная угловато, под хирургическую униформу: левый рукав по-прежнему скручен на локте.
Я бросил пижаму на постель, открыл узкий гардероб. Внутри пусто – лишь четыре проволочные вешалки на деревянной штанге.
– Там что-то есть, – сообщил Хоппер, заглянув под койку.
Мы подхватили ее, перенесли в центр комнаты и в немом замешательстве уставились на то, что открылось глазам.
Сказать нам было нечего.
36
Первым делом я решил, что это мишень. Найдя такое под кроватью у себя, подумал бы, наверное, что это весточка от старухи с косой лично – уведомление о том, что на днях она за мной зайдет, – или что мои враги желают напугать меня до инфаркта.