– Вот о чем речь, – двумя сложенными вместе пальцами, средним и указательным, симулякр пару раз тихонько стукнул себя по виску. – Понимаешь, о чем я? Сюда никто не сможет забраться, пока ты сам не позволишь. И если ты уйдешь сюда, – сложенные вместе пальцы вновь легонько коснулись виска, – в мир собственных фантазий и снов, тебя никто уже не сможет достать.

– Но это же не жизнь, – качнул головой Геннадий Павлович.

– А то, что сейчас с тобой происходит, это жизнь?

Геннадий Павлович ничего не ответил.

– В конце концов, решать тебе, – с демонстративно безразличным видом развел руками симулякр. – Мне-то что, моя миссия после встречи с тобой будет завершена, и я окончательно превращусь в то, чем являюсь на самом деле.

– О чем ты? – не понял Геннадий Павлович.

– Я ведь всего лишь твое воспоминание о самом себе, – ответил симулякр. – Я – твой сон, с заданной программой действий. Теперь, когда я исчерпал все заложенные во мне функции, я становлюсь забытым сном. – Симулякр внезапно взмахнул рукой, словно отгоняя навязчивую осу. – Да что я тебе рассказываю, если ты сам придумал всю эту терминологию!

– Признаться, я не придавал ей большого значения. – Наклонившись, Геннадий Павлович потер пальцами переносицу. – Просто нужно было каким-то образом обозначить определенное состояние человека в период сна.

– Состояние сна, – назидательно вскинув указательный палец, поправил его симулякр. – Состояние сна, а не человека, который видит сон. Потому что сам человек в этот момент находится внутри своего сна.

– По-моему, это одно и то же.

– Отнюдь! – протестующе взмахнул рукой симулякр. – Посмотри на меня! Я есть продукт твоего сновидения. Но при этом я осознаю себя полноценной личностью, дифференцированной от тебя, как от объекта, который некогда был моим создателем.

– То есть ты хочешь сказать, что ты наделен свободой воли? – уточнил Геннадий Павлович.

– Конечно! – ни секунды не колеблясь, ответил симулякр.

– Но в таком случае ты мог бы и не дожидаться меня здесь все это время.

– Само собой, – улыбнулся симулякр.

– Почему же ты здесь?

– Называй это как хочешь – верность, чувство долга, преданность, вера в создателя. Можно объяснить это еще проще – я дожидался тебя, поскольку между нами существует определенная связь. Что станет со мной, если твой сон обо мне прервется? Я этого не знаю, и ты тоже не знаешь. Поэтому лучше не рисковать. Я вижу свою задачу в том, чтобы помочь тебе выжить и продолжать видеть сны.

Однако! Симулякр оказался совсем не так прост, как могло показаться на первый взгляд. Быть может, в делах житейских он был абсолютный профан, но в теории сна разбирался не хуже ее создателя.

– Ты полагаешь, что я могу укрыться от своих работодателей в собственном сне? – спросил Геннадий Павлович, хотя уже заранее знал, каков будет ответ.

– Конечно, – тут же подтвердил его догадку симулякр. – Ты ведь можешь создать структуру сна четвертого порядка.

– Если я останусь в структуре сна четвертого порядка, что станет с моим телом?

– Тебя это уже не будет беспокоить, – у тебя появится новое тело.

– Но ведь это я сам буду видеть себя во сне. Как долго может длиться такой сон?

– А не преувеличиваешь ли ты свою значимость? – лукаво улыбнулся симулякр. – Кто видит сон, в котором ты существуешь сейчас?

– Вопрос некорректен.

– Почему?

– Потому что на него не существует ответа.

– Или же ответ настолько прост, что его не замечают.

– Моя жизнь принадлежит только мне.

– Серьезно? – изобразил удивление симулякр. – В таком случае назови мне день, когда ты умрешь.

– Никто не знает даты собственной смерти.

– Следовательно, твоя жизнь принадлежит не тебе. Кто-то другой решает, когда обрезать нить, на которой она подвешена. Ты – марионетка, пляшущая по воле кукловода.

– Кто бы говорил, – зло бросил в ответ Геннадий Павлович.

Причиной его злости стало главным образом то, что симулякр был прав. В свое время Геннадий Павлович и сам нередко задумывался над тем, как был создан мир, в котором он живет, и что за причуда породила его, Калихина, таким, какой он есть, не похожим ни на одного из других живущих, способным думать, мечтать, помнить прошлое и видеть сны, осознающим свою индивидуальность и подсознательно уверенным в том, что мир существует лишь до тех пор, пока он способен его воспринимать? На каждый из этих вопросов можно было дать вполне рациональный ответ. Но лишь рассматривая их по отдельности. Вкупе же они порождали клубок немыслимых противоречий. Претендуя на собственную исключительность, разум протестовал как против низведения его до примитивных форм материи, так и против признания божественного акта творения, наделившего сознанием нанизанную на кости плоть.

– Я-то как раз совершенно спокойно отношусь к тому факту, что моя жизнь напрямую связана с чьим-то сном. – Симулякр поднял руки к груди, повернул их открытыми ладонями от себя и развел в стороны, отодвигая любые упреки, которые могли быть ему предъявлены. – Готов ли ты к этому?

– Боюсь, что это ничего не меняет, – грустно улыбнувшись, качнул головой Геннадий Павлович.

– Боюсь, что ты ошибаешься. – Геннадию Павловичу показалось, что симулякр пытался передразнить его. – Обретая новую жизнь в собственном сне, ты становишься един в двух лицах – ты одновременно и творец, и объект своего творения. А это есть уже не что иное, как приближение к божественной сути. Став же богом, ты сможешь создать свой мир – такой, каким ты хотел бы его видеть.

– Прекрасный новый мир, – усмехнувшись, Геннадий Павлович поднялся на ноги. – Это не для меня.

– Как знаешь, – пожал плечами симулякр. – Но я бы на твоем месте использовал этот шанс.

– Посмотрим, – ответил Геннадий Павлович, потому что ему просто не хотелось затевать новый спор, в котором не могло быть победителя, – ведь спорил-то он, по сути, с самим собой. – Ты остаешься здесь? – спросил он у симулякра.

– Глупый вопрос.

Геннадий Павлович виновато отвел глаза.

– Не беспокойся, – улыбнулся симулякр. – Со мной все будет нормально. Тебе кажется, что мы находимся в комнате без окон, а для меня это целый мир.

– Удачи тебе, – сказал Геннадий Павлович.

– Нет, – даже не улыбнулся в ответ ему симулякр. – Удача нужна тебе. Ты ведь и сам не понимаешь, во что ввязался. – Предупреждая вопрос Геннадия Павловича, он быстро добавил: – Я тоже не имею об этом ни малейшего представления. Но предчувствия у меня дурные.

Глава 17

Охранника на улице не было, – да и странно бы было, уцелей он после того, что сотворил с ним Геннадий Павлович. Он, должно быть, исчез сразу после того, как за Калихиным закрылась дверь. Солнце уже скрылось за крышами домов, но прохладнее от этого не стало. Прямоугольные блоки жилых зданий и черный асфальт к вечеру начинали работать, как термогенераторы, отдавая набранное за день тепло. Геннадию Павловичу страшно не хотелось возвращаться в огромную, наполненную вечерним полумраком коммуналку. Он чувствовал отвращение, вспоминая свою убогую комнатенку, в которой ему приходилось жить последние месяцы, – сколько точно, Калихин не помнил, но за это время он привык называть ее домом. Он ненавидел тех, кто заставлял его верить в то, что такая жизнь является единственно возможной. И все же, по привычке, а может быть, потому, что ему больше некуда было податься, Геннадий Павлович обычным путем шел к большому дому, сложенному из серых стандартных блоков, – тому, кто проектировал этот дом, явно не пришлось напрягать фантазию.