Пухленькая сильфида в мужицком тулупе, хорошо знакомом Дальновиду, потому что в нем не раз исполнялась роль дворника с лопатой, быстро обняла сильфа и поцеловала в щеку.
— Погоди, я Пахомычу помогу, — сказал он. — И к нашим. Они там Лисицына с каким-то плешивым в яму загнали, отстреливаются. Их кучер гайдука ранил, Выспрепар какого-то урода подстрелил. Все прекрасно!
Федька смотрела на раненого, опустив пистолет. Она узнала его и страх как боялась, что если прицелится — то выстрелит.
Это был он — убийца, зарезавший Бориску и гнавшийся за ней самой до Смоленского кладбища. Господь услышал молитву и отдал злодея ей в руки. Не в беззащитные руки, а в вооруженные!
Но из злодеевой шеи торчала стрела. Выстрел, спасший Дальновида, оказался роковым для Федьки — она не могла пристрелить раненого. Злодей, видно, что-то понял — он открыл глаза и уставился на Федьку. И он попытался что-то сказать, но не вышло — только понапрасну дергались губы, открывая беззубые десны.
— Лежи тихо, ирод, — сказала Федька. — Не то пристрелю.
— И-эх! И-эх! — вскрикивали разом Дальновид с Пахомычем, приподнимая сани и высвобождая их из нечаянной ловушки. Наконец получилось, и Пахомыч повел под уздцы серого мерина туда, где Федька сторожила убийцу. Дальновид шел следом и чесал в затылке. Вид у него был озадаченный.
Миловида же стояла среди невысоких елок, боясь сделать шаг, — снегу там было выше колена, а она пустилась в погоню в тех самых туфлях на трехвершковых тоненьких каблуках, в которых ходила по лисицынскому дому, исполняя обязанности чтицы, а потом бежала вдоль Фонтанки.
Дальновид был опытен во многих делах, но вязать пленников ему, сдается, еще не доводилось. Да и злодей от предсмертного отчаяния стал брыкаться. Кое-как его спутали и уложили в санях. Потом Пахомыч, мужичище крепкий, вернулся за Миловидой и на руках принес ее, чтобы усадить рядом с пленником.
— Ступайте туда! — велел, показав рукой, Дальновид. — Да поскорее! Я — к нашим!
Он поймал свою лошадь и ловко вскочил в седло.
— Я с тобой! — закричала Федька. Она боялась оставаться с убийцей — а ну как пройдет оцепенение и проснется ярость?
— Сумеешь?
— Световид выучил!
— Успел?! Погоди…
Дальновид поймал поводья коня, принадлежавшего убийце, и не дал ему сойти с места, пока Федька забиралась в седло. Стременные путлища оказались длинноваты, она не знала, что с ними делать, а Дальновиду тоже не пришло в голову их укоротить, как это сделал Световид. Он поскакал вперед, и Федька поскакала следом, не так уверенно, как на первом своем уроке конной езды, но без особого страха.
Поляна, где они оказались, была куда больше той, на которой взяли в плен убийцу. И там, похоже, дело уже шло к концу. Григорий Фомич охранял двоих связанных мужчин, один был кругломордый красавчик кучер, другой — чернявый, с окровавленным лицом. Тут же стояли лошади.
— А, Дальновид? Поезжай туда, там где-то кричала Ухтомская, — сказал Выспрепар, заряжавший пистолеты. — Надобно дуру изловить, не то пропадет. Совсем рехнулась.
— А что Лисицын?
— Окружили. Его клеврета ранили. Заряды у них еще не кончились. Ничего, сейчас их Световид оттуда выковыряет.
За Ухтомской, которой каким-то чудом удалось выбраться из экипажа, пришлось погоняться — поняв, что от нее не отстанут, она затаилась под елью. Дальновид хвалился, что умеет ходить в лесу по следу, что его этому мастерству учил сам Световид, а того — покойный дед, знатный охотник. Но взрытый тяжелыми стегаными юбками снег оказался лжецом — поди додумайся, в которую сторону бежала оставившая широкую борозду дама.
— А если не поймаем? — спросила Федька.
— Лучше бы поймать. Она может замерзнуть насмерть — и это для нее еще не худшая судьба. Может каким-то неимоверным чудом выбрести на дорогу и добраться до Гатчины. Оттуда мы ее вытащим, но не сразу и с приключениями. А когда вытащим — ей за многое придется ответить. Хотя касательно отравления — ох, не она, сдается мне, виновата! Да ведь Световида не разубедишь! Стой…
Дальновид достал пистолет из седельной кобуры и выстрелил в середину ели. Под тяжелыми заснеженными ветками кто-то вскрикнул, завозился.
— Ты ее ранил!
— Нет, Фадетта. Я выше головы стрелял. Вот разве что она потащилась в лес, сперва велев всчесать себе космы на аршин вверх, как носили десять лет назад. Заезжай справа…
Выходить из-под ели княгиня Ухтомская наотрез отказалась.
— Заговаривай ей зубы, — шепнул Дальновид. — Обещай хоть черта в ступе, только чтобы она отвечала. Говори, что есть сильный покровитель, замолвит слово за ее сынов. Ври, что хочешь…
Сам он соскользнул с коня и пошел в обход, широкой дугой.
Федька же действительно принялась нести чушь, повторяя доводы Дальновида, и даже государыню с ее царственным милосердием приплела, когда под елью началась истинная война с криками и матерной руганью. Раздвигая ветки, высунулся Дальновид.
— Сюда! — крикнул он и, когда Федька подъехала, дал ей веревку. — Отступай, тяни, сейчас мы ее светлость вытащим! Так, сказывали, раньше татары в полон уводили — привяжут арканом в седельной луке, хошь не хошь — беги следом!
Когда злую, как целая преисподняя чертей, княгиню доставили на поляну, уже темнело, и Потап мастерил факелы.
— Слава те, Господи, вот и вы, — сказал он.
— Где гайдуки? — спросил Дальновид.
— Пленных увели. Ох, и сердит же господин Лисицын! Истинный турка-делибаш!
— Где Световид?
Потап огляделся по сторонам.
— С гайдуками поехал, поди, коли тут его нет. И господин Выспрепар с ним.
— Всех мы выловили?
— Нет, не всех. Плясун пропал. И госпожу Лисицыну не отыскали. Ловок же он, коли умудрился ее вывести по лесу к жилью.
— Надо бы сыскать.
— Надо, — согласилась Миловида, сидевшая тут же в санях, рядом с раненым; он еще жил, а стрелу она обломила, оставив полтора вершка древка. — Однако ж ночь на носу. И ничего мы не найдем в потемках. Должно быть, не бывает в свете полной победы.
Сейчас она уже не имела безумного вида, угомонилась, притихла.
— Я твой должник навеки, — сказал Дальновид, подъехав к саням и спешившись.
— Просто диво, что я сдуру взяла с собой лук. Ни один пистолет не имеет такой меткости.
— Да, ни один.
Они замолчали, словно не зная, что бы еще сказать. Федька с высоты седла глядела на них и хмурилась. Ей очень не нравилось, что Световид ускакал, не сказав ей ни единого слова ободрения. То, что пропал Румянцев, ей тоже не нравилось. Кончился бой, в котором все просто, вот — наши, вот — враги, и вновь вернулись сложности и недоразумения жизни, и вспомнился Бориска, бедный Бориска, и странная мысль родилась: считать ли стрелу в горле достаточным возмездием?