— Скорей всего вы мне не поверите, но я был против. Правда, не настоял на своем. Я знал, что этим все и кончится. Мы слишком далеко зашли. Когда мы начинали свой бизнес, то все использовали криминал. Но затем мы так к этому привыкли, что когда наше дело выросло, то не сумели остановиться. Я не раз хотел с этим покончить, но всегда почему-то возникло какое-то обстоятельство, которое разрушало это намерение. Я даже не знаю, почему?
— Потому что таким образом было удобней решать проблемы, — заметил я. — И, кроме того, глубоко в его подсознание, — кивнул я на Фрадкова, — сидит отпетый уголовник. Я так полагаю, что это и есть его подлинная натура.
— Все как-то смешалось, — грустно произнес Кириков. — Иногда сам создашь круг, а потом не можешь его разорвать.
Мне стало жалко его. У этого человека были хороши задатки. Да только он сам их и сгубил.
Пока я предавался сожалениям о погубленной судьбе Кирикова, то на несколько мгновений потерял Фрадкова из вида. То ли он это заметил, то ли почувствовал, что я ушел в себя, но он вдруг стремительно бросился к двери, по пути сильно толкнув меня.
Он выбежал из камеры и помчался к выходу, при этом крича что есть мочи: «На помощь, на помощь!»
Я бросился за ним и догнал его уже совсем недалеко от спасительной двери. Подножкой я повалил его на землю. В этот в миг в проходе появилось несколько охранников, они явно ждали лишь сигнала, чтобы начать штурм.
Мне ничего не оставалось делать, как выстрелить в первого из них. Он схватился за плечо и упал. Остальные же поспешно ретировалсь.
Я схватил Фрадкова за шкирку и заставил его подняться. Мы вернулись с ним в камеру, где нас поджидали Царегородцева и Кириков.
Я не знал, что дальше делать. Положение было сложным, выход из этой подвальной тюрьмы был прочно блокирован. Конечно, я мог выйти из нее, приставив пистолет к затылку Фрадкова, но как тогда вызволить Марину? Было бы чересчур наивно надеяться, что охрана Фрадкова будет безучастно наблюдать, как мы покидаем дом. Она просто нас убьет. И, между прочим, со своей точки зрения правильно сделает.
Правда в этом подвале мы были в относительной безопасности, по проходу мог идти лишь один человек и пристрелить его явилось бы самым элементарным делом. Но сколько времени мы можем тут сидеть?
Царегородцева понимала ситуацию не хуже меня.
— А я-то думала, что выйду на свободу, — грустно произнесла она. — Ты не представляешь, как хочется помыться.
— Придется прорываться, другого выхода я не вижу, — тихо, чтобы слышала только она, сказал я.
Ответ ее меня, честно говоря, удивил:
— И не думай. Это верная смерть, будем ждать.
— Чего ждать, голодной смерти? Мы здесь можем просидеть целый месяц. Никто не знает, где мы.
— Подождем немного, — повторила она. — Дай-ка мне лучше пистолет.
— Ну, уж нет, — не согласился я. — Смею надеяться, что я им все же владею немного лучше.
Царегородцева благоразумно не стала настаивать. И все же я никак не мог уразуметь, чего мы должны ждать? И в тоже время я не мог отделаться от впечатления, что она произнесла эту фразу не случайно, а не только для того, чтобы только бы отвадить меня от желания выкинуть что-нибудь опрометчивое. По большому счету я с ней был согласен. Каждая лишняя проведенная тут минута лишь ухудшала наше положение. Но и и попытка прорыва выглядела ничуть не лучше, ее можно было предпринять только с полного отчаяния. Но я почти не сомневался, что у нас скоро наступит именно такое состояние духа. Я знал по прошлому опыту, что иногда люди сознательно идут практически на самоубийство, дабы избавиться от этого гнетущего ощущения.
Почему-то никто ничего не говорил, хотя каждому из находившихся тут, было что сказать другим. Но по-видимому, обстановка не способствовала общению. Нигде было даже присесть, кроме, разумеется, бетонного пола. Я было попытался это сделать, но тут же встал — он был слишком холодным. И как Марина сидела на нем столько времени? А если что-нибудь себе застудила? Женский организм очень чувствителен к таким вещам. Но выяснить это можно будет лишь после того, как мы отсюда благополучно вырвемся.
— Я хочу есть и пить, — вдруг почти по-детски простонал Фрадков.
Я тоже был бы совсем не прочь поесть и попить и потому почувствовал озлобление.
— Закажите в ресторане, пусть нам принесут сюда что-нибудь по вкуснее, — огрызнулся я. — Если будете стонать, я вам выбью рукояткой пистолета ваши хищные зубы. И у вас сразу же пропадет аппетит.
Фрадков замолчал, вернее не совсем замолчал, так как он вдруг начал громко и противно сопеть. И я невольно подумал, а не выполнить ли мне только что данное ему обещание.
Однако уже через несколько секунд мне стало не до Фрадкова с его сопеньем. Охранники тоже, по-видимому, потеряли терпение и решили нас атаковать. Один из них встал у входа и стал палить из автомата в нашу сторону. Двое же других попытались пробраться вглубь подвала, идя по стенкам.
Автоматные очереди нас достать не могли, так как мы были защищены железной дверью, но когда эти ребята подойдут вплотную к ней, наше положение резко ухудшится.
Автоматчик стрелял не постоянно, чтобы не задеть своих, ему приходилось тщательно целиться. Этим я и решил воспользоваться. Дождавшись перерыва в этой мелодии выстрелов, я отворил дверь, и почти не целясь два раза нажал на курок, затем скрылся в камере.
То, что я не промахнулся, засвидетельствовал громкий крик одного их охранников. Это сразу же отбило и у другого желание выкурить нас отсюда. Он поспешил ретироваться. Раненый в ногу его товарищ, оглушая своими стонами, подвал, тоже заковылял обратно.
Атаку-то я отбил, но с каждым выстрелом у меня в обойме оставалось все меньше патронов. А пополнить боекомплект было негде. Еще пара таких попыток и нас можно будет брать, вооружившись перочинными ножиками.
— Леонид Валерьевич, могу я вас кое о чем о спросить? — вдруг раздался голос Кирикова.
— Конечно, Петр Олегович, сейчас уже вряд ли есть смысл что-то скрывать.
— Тогда объясните, на кого вы работаете, почему вы появились в концерне? Вы с самого начала действовали против нас или это началось с какого-то момента?
— С самого начала. Меня к вам заслали ваши конкуренты. Каким образом до сих пор не ведаю, но моя цель была выяснить, что тут у вас творится и разоблачить вас.
Камера огласилась громкой, абсолютно неценцурной бранью Фрадкова. Кажется. я все же поступил опрометчиво, сделав это признание. Если Фрадков вновь станет хозяином положения, он не просто меня убьет, а изрежет на кусочки. Так что выбора у меня нет.
— А могу я узнать, кто именно из наших конкурентов вас к нам заслал? — спросил Кириков.
— Этого я вам не скажу. Да и так ли это важно. А вот вы мне объясните, почему вы решили дать деру за границу?