После такой оплеухи дипломатия стала невозможной, тем паче что весной 1811 года на небе появилась комета, а предсказание матери Текумсе помнил очень хорошо. На всякий случай, в августе, войны совсем не желая, он еще раз попробовал убедить Гаррисона жить дружно, однако и эта встреча завершилась в обстановке полного непонимания. После чего, понимая, куда все идет, сашем принял решение опять съездить на юг, посмотреть, что решили тамошние племена. Однако серьезного успеха опять не добился. Его слушали, с ним соглашались, рядовые воины его поддерживали, но шаманам не особо нравилась идея какого-то Великого Духа, вожди не совсем понимали, почему «все вместе выше, чем племя», да и вообще, поселенцы на юг, опасаясь соседних испанцев, не очень ползли. Так что в основном авторитетные люди обещали подумать и предложили приехать еще раз, через годик-полтора.
А тем временем в Святом Городе начались неприятности, которые Текумсе, будь он на месте, легко предотвратил бы. Но его не было, а Тенскватаву, почитая как пророка, никто не уважал как вождя, Пернатая же Рука, которому подчинялись, будучи холериком и никак не стратегом, поссорившись с местными фермерами, решил показать им, где раки зимуют. Основания на то были, однако был и строжайший приказ Текумсе: ни в коем случае, что бы ни случилось, не давать Гаррисону повода для провокаций, о котором молодой да горячий врио вождя, видимо, забыл. В итоге после пары бескровных нападений на фермы обрадованный губернатор – при полном, хотя и невысказанном одобрении президента – начал готовить операцию по предотвращению «возможной угрозы», а в начале ноября 1811 года, собрав до 1200 солдат и ополченцев, двинулся к Святому Городу, – и хотя заварил кашу Пернатая Рука, принимать решение пришлось Тенскватаве. При этом по принципу «оба хуже»: драться, имея вдвое меньше сил, чем противник, и притом не умея командовать, означало очень рисковать, но и отдать «священную столицу» без боя означало бы подорвать веру воинов в волю Великого Духа.
В итоге окончательное решение Пророк принял, доверившись Пернатой Руке, – «Мы их порвем»», – и незадолго до рассвета 7 ноября войска Унии атаковали лагерь белых, забросав его факелами. Бились часа два, с итогом скорее в пользу индейцев: лагерь они не взяли и отошли, но потеряли только 40 своих против 62 убитых и 126 вышедших из строя у Гаррисона. В связи с чем о преследовании отступивших и речи не было, напротив, губернатор приказал укреплять лагерь и несколько дней ждал нового штурма. Однако не дождались, а когда очень осторожно двинулись вперед, оказалось, что Святой Город пуст и наполовину сожжен: как позже стало известно, у Тенскватавы не выдержали нервы и он приказал уходить, ибо «Великий Дух не хочет нам помогать».
Для Текумсе это, бесспорно, стало ударом. Не из-за потерь, потери как раз были очень невелики, и городок отстроить не было проблемой, но воины больше не верили в Тенскватаву и его Духа, а значит, и в «единство всех». Начался разброд, упала дисциплина, кое-кто, решив мстить, атаковал фермы белых, тем самым, не думая о последствиях, провоцируя ненужную, заранее проигранную войну, – короче говоря, дело жизни Падающей Звезды висело на волоске, и, чтобы его спасти, нужны были силы выше человеческих. Однако он справился. Чисто на личном авторитете, без всякой «воли Небес». Воины, прослышав о его возвращении, тоже потянулись назад, и вскоре, по оценке Барри Блоджета, ведущего исследователя этого времени, «Текумсе сосредоточил в своих руках такую власть, какая не давалась ни одному североамериканскому индейцу ни до, ни после него. Он сплотил вокруг себя индейцев из тридцати двух племен и управлял территорией почти в полмиллиона квадратных миль – больше, чем у тогдашних Соединенных Штатов. Однако власть его зиждилась не на количестве сторонников, а на стратегическом весе и потенциале, которым обладал созданный им союз племен».
Впрочем, сам сашем не надувал щеки. Напротив, убедившись, что Уния жива, он попытался выйти на Вашингтон с предложением поддерживать Штаты «во всех войнах, какие бы они ни вели», хоть с испанцами, хоть с англичанами, в обмен на то, что Унию оставят в покое. Однако ни конгресс, ни президент интереса к предложению не проявили, а ехать в столицу врага без гарантий смысла не имело. Теперь оставалось только сражаться до полной победы или полного поражения, благо Небо давало шанс не остаться в одиночестве.
«Вторая война за независимость», как ее иногда называют, была неизбежным отголоском бойни в Европе, и виновны в ее начале обе стороны. Лондон боролся с континентальной блокадой, не пропуская в порты, подконтрольные Наполеону, «нейтральные суда», да еще и насильно забирали моряков с захваченных судов в Королевский Флот. США, в свою очередь, мечтали прирасти Канадой, а заодно и покончить со страшно пугавшей их Унией. Но если англичане все же не хотели влезать в дополнительную драку – с них и Бонапарта хватало, – то американцы нарывались вовсю, используя для этого индейскую карту. Уже до Типпекану в прессу волнами шли сливы о «британском подстрекательстве», при том, что доказательств не было никаких, а свидетельств обратного сколько угодно. Судя по документам, бритты делали максимум возможного, убеждая индейцев, что Англия их поддержать не сможет, а без Англии они обречены, – и даже сам Гаррисон, ястреб из ястребов, «объективности ради» докладывал министру, что «английские агенты решительно отговаривают их от войны с нами».
Эта линия проводилась так упорно, что даже генерал Брок, губернатор Канады, писал в Лондон, что «мы, отказываясь помогать индейцам, убиваем уважение к себе». Американцев это, однако, не слишком волновало. Они хотели воевать, и они по ходу лепили «доказательства» типа пары ящиков с ружьями манчестерского производства, как бы найденные в Городе Пророка. Учитывая, что красные оружие ценили, а город был взят не с налету, а спустя несколько дней и уже пустым, абсурдность версии бросалась в глаза, но только тем, что хотели видеть реальность, а такие были в дефиците. Зато жуткие детали «зверств на границе» обсасывались до блеска, а когда надоедали, журналисты придумывали новые, вбивая в американские головы мысль о захвате Канады как «необходимом условии усмирения жутких дикарских орд», каковые-де вот-вот начнут «жечь мирные города».
Впрочем, чем дальше, тем яснее становилось, что войны не миновать, и всем заинтересованным сторонам нужно было определяться. Американцев, прекрасно понимавших, как к ним относятся аборигены, в принципе, устраивал нейтралитет красных, и они вели пропаганду в том смысле, что мирные дети природы по итогам получат пряники, а не мирных людей больно высекут. Англичане, – у них было слишком мало сил, чтобы удержать Канаду в случае неизбежной атаки врага, – напротив, раз уж удержать события не получалось, сделали разворот оверштаг и начали приманивать индейцев теми же пряниками, но еще вкуснее и прямо сейчас. Что же до Унии, то она за несколько месяцев более или менее оправилась от потрясения, вызванного Типпекану, но держалась теперь, когда Пророк сошел со сцены, исключительно (но, правда, прочно) на личной харизме вождя, вере в него и ожидании войны, которая снимет все накопившиеся вопросы. При этом вариант «за США» не рассматривался по понятным причинам, а вариант «против всех» – Текумсе, будучи очень умным человеком, это сознавал – привел бы к тому, что против «взбесившихся красных», временно забыв вражду, объединились бы белые по обе стороны границы. Таким образом, не вмешаться на стороне англичан, даже будь у вождя такое желание, не представлялось возможным, но такого желания и не было, наоборот, вождь сознавал, что нейтралитет развалит Унию, зато участие в войне, при успехе, привлечет в ряды Унии новые силы из «нейтралов».