На войне — как на войне, говорят французы. Подслушивать — плохое занятие, но другого способа узнать, где Ваня, я не видел.
Перфил Игнатьевич по черной лестнице отвел нас с Гаврюшей в тот, второй номер и указал на запертую дверь. Мы бы ее сразу сами не нашли — ее закрывал секретер, выполненный в новом готическом стиле, примерно так, как до сих пор делает мебель в столице мастерская Гамбса. Прочая мебель тоже имела причудливый вид, несколько гармонировавший с домами и церквами в Рижской крепости, и драпировки повторяли те же линии.
Старик ушел, мы остались.
— То-то будет обидно, если де Бах вернется и, ни слова не говоря, с горя молча заляжет спать, — сказал Гаврюша.
— Она ему не даст так просто лечь спать, ей новости подавай, — возразил я. Так и вышло — о явлении циркового директора мы узнали по громким восклицаниям его супруги.
Если бы не Гаврюша — ничего бы я не понял в этих торопливых речах и выкриках. Нужно очень хорошо знать немецкий, чтобы сладить с венским диалектом. Гаврюша блистательно справился с поручением, но потом, услышав мои похвалы, сам себя изругал за гордыню — даже если хорошо выполнишь дело, нос задирать грешно.
Передавать на бумаге весь разговор за дверью — долгое занятие. У супруги, которую де Бах даже в пылу склоки не переставал назвать милой Лаурой, была своя версия событий, которая порядком нас удивила.
Она утверждала, что сбежавшая наездница Клара (таково было настоящее имя девицы, а Клариссу из нее сделали для красоты) — родная дочь господина де Баха, и что он заранее знал о побеге, а двух прекрасных липпицианов дал ей в приданое, хотя мог бы отдать их «бедной Лауре» (мы не сразу поняли, что «милая Лаура» — жена, а «бедная Лаура» — дочь де Баха).
Из-за «бедной Лауры» вышел спор — каждый из супругов считал, что лишь по милости другого супруга она вышла замуж не много не мало, а в тридцать пять лет. «Милая Лаура» утверждала, что муж поскупился на приданое — если бы в цирковом высшем свете стало известно, что за «бедной Лаурой» дают превосходно вышколенных липпицианов, дочка не засиделась бы в девках. А теперь нужно сказать спасибо итальянцу, который соблаговолил жениться на девочке и увез ее непонятно куда, так что избалованная дочка странствует с каким-то бродячим балаганом.
Де Бах отвечал, что Александр Гверра сам способен заработать деньги и купить липпицианов, а что касается их выучки — то именно для этого он и оставил тут младшего брата, чтобы этот любезный братец, этот общий любимчик Лучиано, пользуясь правами новоявленного родственника, всюду совал нос и вынюхивал секреты обучения драгоценных лошадей.
— Как можешь ты так говорить о покойнике! — вскричала «милая Лаура».
Мы ахнули — так вот кого убили ночью в цирке.
«Милая Лаура» принялась перечислять все мужнины грехи. Вместо того, чтобы удержать в труппе Александра Гверра, который был наездником милостью Божьей, а вместе с ним и дочку, он позволил итальянцу начать свое дело — и это добром не кончится, итальянский зять еще подложит тестю преогромную свинью! Вместо того, чтобы отдать ценных лошадей «бедной Лауре», он приберег их для незаконной дочери — весь цирк знает, что Генрих Гросс Кларе не отец. И если наглая девчонка завтра явится с законным супругом — придется давать ей приданое.
— Ты совсем завралась, милая Лаура, — сказал де Бах. — Если я потворствовал ее бегству вместе с липпицианами, то она уже не явится за другим приданым!
Против того, что Клара — его дочь, господин директор не возражал.
— Ишь, как у них все запутано, — с неодобрением сказал Гаврюша. — Байстрюков плодят, а потом на всякие пакости идут, у законных детишек ради байстрюка кусок хлеба отнимают.
И тут «милая Лаура» заговорила о Ване.
— Из-за этого проклятого Лучиано полиция не даст нам покоя! А если докопаются до твоих дел с мальчишкой? Что ты ответишь? Что ничего знать не знал и ведать не ведал, когда взял его к себе?
— Именно так и отвечу. И тебе советую ничего об этом маленьком подлеце не знать, милая Лаура! Он подходил нам по росту и способностям — вот все, что они услышат и от меня, и от тебя!
— Как будто ты не мог найти низкорослых мальчишек в Вене! Нет, тебе непременно нужно было увезти это сокровище из Санкт-Петербурга! Кто тебе поверит, милый Кристоф?
Я так и знал, что Ванин побег связан с какой-то загадкой. Но в чем она заключается — понять был не в силах.
— Где ты спрятал его? — вдруг спросила «милая Лаура».
— Я нигде его не прятал, он сбежал.
— Ты полагаешь, я тебе поверю? Скажи это полицейским ищейкам, а я хочу знать правду!
Он так и не признался ей, где Ваня.
Если бы я, посылая Свечкина в разведку, знал, какие вопросы ему следует задавать служителям Симеоновского цирка! Одного всего одного вопроса хватило бы, чтобы напасть на след! Но я не сыщик, и нужный вопрос мне даже в голову не пришел, а Свечкину — тем паче. Знай я сейчас ответ на этот вопрос — и игру де Баха раскусил бы с легкостью. Но я знал только то, что мой племянник, обычно послушный и рассудительный, сбежал из дома вместе с балаганщиками.
— Ну что ж, Гаврюша, давай рассуждать, — так обратился я к своему помощнику. — Допустим, де Бах где-то прячет моего племянника, а если полицейские сыщики спросят его о мальчике, привезенном из столицы, он со злостью объявит, что мальчик сбежал. Я не говорю о причине! Я говорю только о возможном месте, где Ваня может скрываться!
— Сдается, я знаю, где это, — сказал Гаврюша. — Если ваш Ваня пропал из цирка прошлой ночью, когда случились и убийство, и похищение девицы, и похищение коней, то у господина директора на примете было не так много мест, где его скрыть. Эти балаганщики в Риге чужие, прикатили и укатили, ни с кем дружбы они тут не водят. Значит, единственное место, куда его могли тайно привести, — эта самая гостиница.
— Но если его привели ночью, то как могли снять для него комнату?
— И снимать не надо было. У де Баха в распоряжении есть комната, за которую уплачено вперед и которая той ночью осталась без хозяина, прости, Господи, его грешную душу.
Я понял, что он имеет в виду Лучиано Гверра.
— Так надобно же проникнуть туда! — воскликнул я.
— С Божьей помощью и проникнем.
Мы выбрались из номера и отправились на поиски Перфила Игнатьевича. Услышав, что нам требуется, он в восторг не пришел.
Староверы — люди высокой нравственности. Взломать чужое помещение для них — основательный грех. Мы долго ему толковали, что в этом помещении, возможно, содержится мой племянник. Наконец его возвышенные соображения уступили место практическим.
— Здесь у нас допоздна не ложатся, — сказал старик. — Сейчас в тот номер ломиться опасно — поднимете шум, народ сбежится. А вот когда все улягутся, тогда и попытайтесь. А я тут ни при чем!
Он объяснил, где расположена комната покойного Лучиано Гверра, и ушел к себе в каморку. А мы волей-неволей вернулись в богато отделанный номер и прилегли на кроватях, спинки которых словно были скопированы с какого-нибудь немецкого собора, со стрельчатыми арками, прорезями, зубцами и прочей совершенно не нужной архитектурой.