Я делала все, чтобы расположить к себе Алексея Дмитриевича. Он в долгу не оставался, вот только его комплименты были неуклюжи и от них явственно несло запахом пудры «марешаль», который запомнился мне с детства — этой пудрой обильно посыпала свои морщины лучшая подруга моей покойной бабки. Теперь, слава Богу, такой пудры уже не делают. Запах был приторно-сладок — и комплименты не лучше. Даже Кудряшов — и тот при желании умеет выразиться красиво, не поминая всуе ручек и глазок.
Но я не подавала виду, будто мне его красноречие не по вкусу. И даже поощряла его улыбками, чтобы он размяк, растаял и стал способен отвечать на мои вопросы.
Правда, возникло недоразумение с моим именем. Он очень деликатно осведомился, как ко мне все-таки обращаться, а то — «сударыня» да «сударыня», как-то даже нелепо выходит. Свое настоящее имя я сообщать не хотела.
— Зовите меня так, как звали дома, в семейном кругу, — предложила я.
— За мою склонность к английским книгам меня окрестили мисс Бетти.
— Как вам угодно, мисс Бетти, — отвечал он, хотя чем-то ему это имя явно не понравилось.
Начала я, на первый взгляд, издалека. Всякому человеку приятно, когда говорят о любезном ему предмете. Сочинитель Грибоедов в бессмертной своей пьесе «Горе от ума» вывел не только благородного Чацкого, но и проныру Молчалина. Молчалин всегда казался мне отвратителен, но сейчас именно он научил меня уму-разуму: я вспомнила, как он хвалит шпица богатой старухи, чтобы вкрасться ей в доверие. У старухи была собачонка, у Алексея Дмитриевича, очевидно, любимое животное — лошадь. И я взялась петь дифирамбы лошадям.
Мне, разумеется, лошади нравятся — это красивые животные, но я предпочитаю видеть их на больших пейзажах с равнинами, водяными мельницами, лугами и далекими лесами, которые обычно заказывают парными и вешают в гостиной по обе стороны от камина. Но докладывать об этом конокраду я не стала.
— Я родилась и много лет прожила в Санкт-Петербурге, — сказала я ему. — Но лучшие дни свои провела в деревне, где у родственника моего был небольшой конный завод. Я любовалась табунами…
И тут в памяти моей возникли строки пушкинской «Полтавы». Может быть, я единственная понимала, как юная Мария могла всей душой полюбить старца; но речь не о любви сейчас, речь о лошадях, и я невольно прочитала вслух:
— Богат и славен Кочубей.
Его луга необозримы;
Там табуны его коней Пасутся вольны, нехранимы…
— Да, разумеется, — отвечал на это Алексей Дмитриевич. — Я тоже люблю глядеть, как пасутся кони.
Но ответ был какой-то нерешительный. Я поняла, что собеседника моего нужно ободрить, чтобы он стал побойчей и поразвязней.
— И живя в столице, я всякий раз подходила к окну, услышав стук копыт. Кавалерист в седле казался мне красивее всех прочих мужчин. Сами знаете, в столице много военных людей, особливо моряков. Но как увижу идущего по улице морского офицера, так и понимаю — нет, не то, чего-то недостает! Офицер должен быть в седле, да еще и на породистой лошади. А моряки, что передвигаются пешком, могут полюбиться лишь той женщине, у которой совершенно нет вкуса!
Конокрад отодвинулся от меня вместе со стулом. Я поняла, что чем-то его задела, и решила быть осторожнее. Кто его знает — может, был офицером, гусаром или уланом, и вынужден оказался уйти из полка? А теперь пал столь низко, кто сделался преступником? Сказывали, господин Булгарин, что издает «Северную пчелу», в юности из-за каких-то проказ должен был подать в отставку и несколько месяцев чуть ли не нищенством на папертях промышлял; может статься, были у него приключения и похуже.
Свечкин ловко накрыл на стол.
— Раз уж мы придерживаемся сегодня английских обычаев, чай разливать буду я, — с тем я принялась ухаживать за Алексеем Дмитриевичем, осведомляясь, меду ему угодно или варенья (и то, и другое у Свечкина имелось в маленьких горшочках).
— Мне тоже приятно видеть наездников на хороших лошадях, — сказал он. — Красивый конь, да еще породистый, — прекрасное зрелище, но когда наездник выделывает на нем головоломные штуки — тут я просто прихожу в восторг. В гимнастическом цирке замечательные наездники, чего только не вытворяют! Должно быть, немало женщин и девиц бросают им букеты неспроста…
Тут уж я откачнулась от него. Он так говорил, словно проведал про мои свидания с несчастным Лучиано! Букетов я не бросала, так низко не пала, однако на свидания бегала и даже нарисовала портрет итальянца, который стал теперь уликой против меня.
— Да, наездники превосходные, но и лошади, вы понимаете, главное все-таки лошади… — я все пыталась подступиться к главной своей цели и насилу додумалась, как это сделать. — Многие господа вечером в свободные дни приходят посмотреть на репетиции и засиживаются в цирке допоздна, особливо когда де Бах или его сыновья школят липпицианов. Не в мире лошади лучшей, чем липпициан! Только он проделывает все экзерсисы венской школы в идеальном виде! Его специально таким растили — с мощными ногами, с природной способностью быть в сборе. Мне кажется, многие мечтали бы приобрести липпициана. Но и видеть репетицию — тоже любопытно…
— Да, разумеется, — согласился он. — Я сам охотно смотрел, какие чудеса творят маленькие наездники на этих лошадях. Вы ведь знакомы с этими мальчиками, которых де Бах держит нарочно для того, чтобы они на липпицианах показывали все замысловатые прыжки?
Я растерялась. Какие мальчики, какие прыжки? Уж не хочет ли этот человек вслед за липпицианами похитить из цирка и мальчика, умеющего добиваться от них этих невероятных штук?
— Да, разумеется… Господин де Бах держит их в строгости и очень бережет, — сказала я. — Мне почти не доводилось беседовать с ними.
— Много ли у него таких мальчиков?
— Трое, — брякнула я наобум.
— И одного он привез из Санкт-Петербурга?
— Да.
— По имени Иоганн, а если по-русски — Иван?
Я никак не могла понять, для чего конокраду мальчик Иван.
— Да, — на всякий случай сказала я.
— Мисс Бетти, с кем из наездников или цирковых служителей дружил этот Иоганн? Мне очень важно знать это!
— Но как я могу это знать?
Алексей Дмитриевич несколько смутился.
— Мисс Бетти, я должен сказать вам… судьба ваша мне небезразлична… Наша встреча… сколь бы странной она не казалась… я готов служить вам всей душой…
Бедняга совсем запутался, а я растерялась — как же теперь быть с влюбленным конокрадом?
— Алексей Дмитриевич, я выслушаю вас, я непременно вас выслушаю, но не сейчас, Бога ради! — воскликнула я, внутренне ругая себя за неумеренное кокетство. Вот ведь человек уже не молодой, далекий от веры в идеалы, а как оно на него подействовало!
— Я хочу сказать, что если вы в затруднительном положении, если вам негде искать покровительства…