Преследователи отставали всего на полсотни сажен и шли очень ходко.
— Стойте! — заорал я, выхватывая пистолет. — Стрелять буду! Их вилле шиссен!
Закричал и Гаврюша — по-латышски.
Позже выяснилось, что понимать-то он по-латышски понимал, а говорил не так чтоб складно. Во всяком случае, слова «стрелять» он не знал. И потом просто грозил, что коли пастухи не остановятся — плохо им будет.
Они не остановились, и я выстрелил, целясь первому из них в правое плечо.
Пистолеты эти я сам пристреливал, возился с ними, знал их так, как иная мать своего младенца не знает. Да и как не лелеять английского пистолета?
Он схватился за раненое плечо и заорал, испуганный конь под ним рванулся вперед, и пастух слетел наземь. Тут лишь обнаружилось, что конь был не оседлан. Второй пастух сумел задержать коня, развернуть его, и пустился наутек.
— За подмогой поспешил! — сказал Гаврюша. — Ну, надо удирать! В лесу не отсидимся.
— Почему?
— Потому что они с собаками понабегут.
Мне вовсе не хотелось отбиваться тростью от псов. Поэтому мы с Гаврюшей осторожно спустились с откоса, перескочили канаву и припустили по дороге в надежде добраться до безопасного места прежде, чем нас догонят. Безопасным местом нам представлялась корчма.
Но за поворотом мы увидели скверное зрелище.
На дороге под близко стоящим к ней деревом лежал, раскинув руки, всадник, а рядом стояли вороной конь и двое белых.
— О Господи! Ваня! — закричал я.
Нетрудно было догадаться, что произошло: в манеже, где он наловчился вольтижировать, не растут деревья с низко посаженными ветками, способными выбить из седла зазевавшегося всадника, а Ваня, скорее всего, то и дело оборачивался и прозевал эту напасть.
Но когда мы подбежали и разглядели неподвижного всадника, то оба лишились дара речи.
Шапчонка слетела с него, и длинные белокурые локоны ореолом улеглись вокруг головы.
— Девка!.. — прошептал наконец Гаврюша.
А я даже узнал эту девку. Перед нами была мадемуазель Кларисса, прекрасная наездница, обладавшая к тому же отчаянным норовом. Все дамы, хорошо державшиеся в седле, с какими я только был знаком, могли бы служить урядниками в казачьих сотнях. Если дама любит подчинять себе сильное животное — это знак, что точно так же она будет себя вести и с мужчинами.
С женщинами не жизнь, а каторга. Если бы передо мной был мужчина, от падения с лошади потерявший сознание, я бы его хорошенько встряхнул. А с женщиной нужно обращаться бережно, ей нужно поднести к точеному носику флакончик с ароматическими солями! Вот как раз флакончика у меня с собой отродясь не бывало!
Гаврюша опустился на колени, протянул было руки к лицу Клариссы — и тут же отдернул. Девка чужого исповедания, того гляди, оскоромишься об нее… Он посмотрел на меня, ожидая приказаний.
— Ну сделай хоть что-нибудь… — вот и все, что я мог сказать.
Тогда он нагнулся послушать, дышит ли она.
— Жива, — сказал Гаврюша. — Если мы ее сейчас не поднимем и не взвалим на лошадь, нас всех тут переловят, как слепых кутят.
Я полагал, что вороной конь оседлан, и ошибся — на нем была лишь широкая подпруга из толстой кожи, снабженная сверху двумя деревянными ручками. Я понял, что с таким сооружением учатся вольтижировке. Но как сесть на коня без стремян — я не знал.
Гаврюша подставил мне сложенные руки и помог усесться на конской спине. Потом он все же усадил Клариссу и похлопал по щекам. Она пришла в себя и что-то пробормотала по-немецки. Он стал ей втолковывать, что рядом — свои, добрые люди, и надобно поторопиться. Ей было несколько не по себе, и он подставил ей сложенные руки под мягкий сапожок, а я тянул ее сверху. Наконец удалось усадить ее передо мной, а на белого коня Гаврюша забрался без затей — просто завел его в канаву и прыгнул на спину с крутого откоса.
Я плохой наездник, но мне хоть было за что держаться — обняв Клариссу, я ухватился за деревянные ручки. Гаврюша взялся за конскую гриву и ударил липпициана (теперь я был убежден, что мы отыскали именно похищенных липпицианов) каблуками под бока. Потом он рассказывал, что ход у его лошади оказался неожиданно плавный и мягкий. Мы сперва продвигались вперед рысью, потом Гаврюше удалось перевести коня в галоп, а у лошадей так заведено: что начинает делать одна, то тут же подхватывают другие.
Если нас и преследовали, то мы об этом не узнали.
Подъехав к корчме, мы наконец-то задали друг другу вопрос: что делать дальше? Мы не могли являться туда ночью, с переодетой девицей и тремя лошадьми, неизвестно где взятыми. Оставалось одно — потихоньку продвигаться в сторону Риги. Причем не по широкой дороге, а огородами! Мы осознавали, насколько подозрительно выглядим. А поскольку патрули ночью ходили не только по крепости, но и по предместьям, мы имели прекрасный шанс угодить им в лапы.
Мадемуазель Кларисса окончательно пришла в себя и заявила, что не впервые падает с лошади, просто на сей раз падение было неожиданным, и она не успела собраться в плотный клубочек. Так, во всяком случае, поняли мы с Гаврюшей.
Она оказалась довольно бойкой девицей и первым делом сцепилась спорить с моим помощником — он, видите ли, своей неправильной посадкой мог испортить ее драгоценного липпициана! Гаврюша терпел, терпел, да и огрызнулся, после чего вообще перестал с Клариссой разговаривать. Тут лишь до нее дошло, что двое странных незнакомцев спасли ее от крупных неприятностей. В этом отношении она оказалась похожа на мою бестолковую сестрицу — та тоже сперва нагородит чуши, а потом идет на попятный.
Дальше мадемуазель Кларисса объяснялась уже со мной, насколько позволял мой немецкий с петербуржским выговором и ее немецкий с торопливым венским выговором.
Разъезжать по ночному городу верхом показалось нам опасным — если учесть, что я этой ночью подстрелил человека. Нам недоставало только ссоры с патрулем и бегства от него. Кларисса предложила, подъехав к городу поближе, нам с лошадьми спрятаться поблизости, она же поспешит к цирку, проберется на конюшню, а с рассветом пошлет гонца в крепость, к де Баху. Он человек светский и бывалый, придумает, как без лишнего беспокойства вернуть липпицианов в цирк.
Это было разумно — убрав волосы, она в коротких, чуть ниже колена, порточках и рубахе была совсем как мальчик, а мальчик может двигаться по ночному городу перебежками и прятаться, присев на корточки, за каждым высоким крыльцом с каменными ступенями.
Кстати, ее мальчишеский костюм объяснялся просто — она для репетиций надевала короткую юбку поверх отороченных кружевом панталончиков, так что оставалось юбку приспособить заместо чепрака, а кружево со штанин оборвать и выкинуть.
Гаврюша повел нас дорогой довольно несуразной, но, по его мнению, безопасной. При этом он говорил исключительно со мной, а на Клариссу даже не глядел. Так мы добрались до русского кладбища, на краю которого стояла кладбищенская Покровская церковь. Дальше идти было опасно — за Ревельской улицей, собственно, начинался город, по улицам которого ходили патрули. Хотя Гаврюша и носил на поясе тесак, но в одиночку он с этим тесаком выглядел подозрительно.