Интересно было посмотреть на поведение Берестова, когда он увидел исчезновение своей дочери. Первое время он просто думал, что Лиза развязалась сама и убежала, но всё равно скоро вернётся. Пристав зло усмехался себе в усы. Потом, напрягая голос, тревожно кричал. И только лишь к вечеру, когда после нескольких часов блужданий по тайге с помощью многочисленных выстрелов отряд собрался вместе, он с горечью понял, что над ними посмеялись далеко не черти гольца Хактэ.
И ударили топоры. Зашуршали пилы. С тяжёлым стоном повалились вековые кедры. Глухие удары ядрёных стволов сотрясали землю. Звонкий треск сучьев колкими щелчками катился над озером. Безмолвие и покой дикого края нарушили подбадривающие голоса мужиков.
– Давай! Тяни! Руби! Разом! – подхватывало эхо, пугая диких обитателей долины Туманихи.
Две бригады старателей, разделившись по десять человек, рубили два больших сруба под бараки. Толстые стены росли с каждым днём, как на опаре. На пятый день бросили продольную матку, к вечеру следующего дня застелили потолок, затем взметнулись стропила. На них прилепили тонкий, колотый тёс. Из глинобитных печных труб потянулся сизый дымок. Сырым скрипом пропели новые двери. Блеклыми пятнами взглянули на окружающий мир небольшие окна, едва пропускающие мутный свет внутрь помещения через мочевой пузырь сохатого. В последнюю очередь внесли толстые колотые доски, сложили двухъярусные нары-лежанки, откидывающиеся столы и продольные, по всей длине стен, полки. Каждый из двадцати метровых бараков был рассчитан как минимум на тридцать человек, что гарантировало тесноту и неудобства для нормального проживания рабочих.
Мужики понимали это из опыта постоянной жизни на приисках, предупреждали нового хозяина, предлагая потратить ещё несколько дней на постройку ещё двух бараков. Однако Дмитрий успокаивал старателей, говорил, что это все временно, на будущий год он развернёт более объёмное строительство, обещал выделить время и средства на улучшение быта. А в настоящее время, ссылаясь на короткое, непродолжительное лето, приказал начинать разработку нового прииска.
За прошедшие десять дней, пока шло строительство, он провёл небольшую, поверхностную разведку. Вместе с Мукосеевым они прошли по берегам Туманихи, по примыкающим ручьям, отмывая на лоток глиняную супесь. И не зря! Почти везде выскакивали значки – есть золото, и в большом количестве. По Грязному ключу, ниже и выше вороховских отвалов, взяли сразу пять самородков, от четырёх до пятнадцати граммов. Поковырялись и вокруг озера, забили три шурфа по полтора метра. Здесь результат превзошел все вообразимые ожидания: три ямы подарили по самородку, сорока шести, семидесяти двух и восьмидесяти граммов! Без всякого сомнения, это были сливки, новые, необработанные рукой человека места. Об этом говорила нетронутая, слежавшаяся за тысячелетия глиняная супесь, которая своим внешним видом отливает – блестит дымчатым шлихом, или, как говорят старатели, потянута смазкой.
Это была невиданная удача, своеобразный сибирский Клондайк, богатое золотоносное месторождение, где благородный металл находился практически на поверхности земли.
Трудно передать выражение лица Дмитрия, когда он снимал с лотка третий, самый большой, самородок. Старатели говорят, что в это время кожа жадного человека, как зеркало, отражает цвет золота, переливается жёлтыми, бурыми, тёмно-зелёными тонами. А это значит, что разум застыл, как холодец, поддался искушению, жадности, а проще говоря, заболел золотой лихорадкой. И как описать мысли и чувства, которые замелькали в голове Дмитрия? В такие мгновения человек теряет свой настоящий облик, воплощается в дьявола! Нет, не в зверя, волка, шатуна или тигра, а именно в дьявола, коварству которого нет границ. В эти минуты человек способен на всё: убить не только друга, но и предать отца, мать, детей, выпить кровь из жил своего брата, и все только ради того, чтобы безраздельно властвовать несметным богатством, держать в руках золото и, пусть недолго, властвовать всем миром.
Из рассказов старателей, охотников очевидно, что золотой лихорадке подвластны только те люди, кто почувствовал вкус денег и власти, кто никогда не делился с другим человеком последним куском хлеба, в ком живет превосходство над другими людьми. Таких единицы, и они обычно в тайге долго не задерживаются.
Так что же сказать о Дмитрии, который воочию увидел под своими ногами несметное богатство? Он хотел, чтобы всё это золото было его и только его! И, как всегда бывает в подобных случаях, когда сделанного не вернуть, горькое сожаление и укор в собственный адрес.
«Какой дурак!!! – думал он про себя. – Самый настоящий идиот!! Болван! Выгреб золото из собственного кармана! Привёл в тайгу захребетников, карманников, свиные рыла! В собственную кормушку. Зачем?..»
Он уже понял, что всё, что он сделал, – документально зарезервировал золотоносный прииск, привёл за собой пристава, сотника и, конечно же, пристебая его превосходительства губернатора, показал дорогу – непростительная глупость, которую совершал когда-либо в своей жизни.
«Да надо было просто подружиться с братьями Вороховыми и вместе с ними потихонечку ковыряться в земле, отмывая благородный металл. Со временем можно было подчинить себе их, они бы стали работать на меня. И все было бы шито-крыто! До царя далеко, до Бога высоко! Никто бы не нашёл их здесь, в этой глуши, ближайшие десять лет! А за это время можно было бы намыть очень много, да всё по новым местам! Да пустить всё в дело!..» – стонал от алчности купец, анализируя ситуацию. Но в ещё больший ужас его приводили мысли о том, что здесь будет через год. Он уже видел армаду наёмных старателей, разбитые участки, чужие фамилии золотопромышленников на столбах, конкуренцию, бараки, посёлки, магазины, золотоскупки, в которые будет сдаваться ЕГО золото!..
Дмитрий потерял аппетит, не ел, похудел – кожа да кости, плохо спал, среди ночи вскакивал, кричал что-то диким голосом, то и дело вспоминая каких-то покойников. Ченка как могла его успокаивала, заботилась, пыталась лечить от неизвестной хвори. Это не давало положительных результатов, может быть, даже наоборот, раздражало и злило его. Он беспричинно срывался на нее, раскидывал вещи, едва сдерживал себя, чтобы не ударить. Если говорить об Уле, то он вообще просто не замечал ребенка. По ночам, когда девочка начинала плакать, Дмитрий зло скрипел зубами, что-то бубнил себе под нос или вообще забирал спальник и уходил из чума на улицу.
Ченка плакала. Она не могла понять, что произошло с любимым мужем. Куда девались горячие поцелуи, нежные слова, ласковые руки? Где тепло мужского тела? Почему он уже не любит её?
Молодая мать спрашивала себя и не находила ответа. Дмитрий сильно изменился за эту зиму. По отношению к ней он стал холодным, нервным, раздражительным. Каждый раз, когда она приходила к нему ночью, он отворачивался к стене, делал вид, что спит. Единственная близость, которая была у них за эти десять дней, произошла в первый день, когда пришёл караван. Но это было так непонятно, больно, как когда-то очень давно, когда он овладел ею первый раз.
– Я тебе не нушна? – тихо спрашивала она утром.