– Ноги ей шире раздвинь, иначе не промоется!
Не молчи, Катя, не молчи, потому что в тишине это делать невозможно. Под струей воды в судно летит кусок кала.
Вытираю Анастасию полотенцем. Вытираю клеенку. Выношу памперс, мою судно. Велено намазать всё кремом, чтобы не было раздражений. Выдавливаю на пальцы крем из тюбика и касаюсь ее паха. Чувствую, как дрожит рука. Когда-то это было цветком, которого я так желал.
Понедельник
Последний день мая, завтра лето. Пишу в начале первого ночи: собственно, уже лето. Ехал днем к Анастасии, вспоминал летнее.
Встречаю ее случайно на углу Каменноостровского и Большого. Вы куда? Домой. И я домой. Идем с ней по Большому проспекту, солнце в глаза. Ее деревянные подошвы отдаются эхом. Она старается ступать осторожно – все равно грохот, такая это обувь. На углу Ординарной откуда ни возьмись – пролетка. Я в последний момент выставляю руку, удерживаю Анастасию. Она касается моей руки грудью. Что-то во мне обрывается – от прикосновения, но еще больше – от страха, что она могла под эту пролетку попасть. Солнечным днем. В теплом балтийском ветре. Она бы лежала на мостовой, а ветер бы шевелил ее платье. Неловко вывернутые ноги, стертое дерево подошв. Я всегда за нее боялся: вдруг что-то произойдет с ней, воздушной, непрочной? Она оказалась прочнее, чем я думал. Жизнь сделала ее такой.
Подходя к дверям палаты, столкнулся с Настей. Я еще на лестнице ее заметил и понял, кто она. Шел за ней в двух шагах, и сердце колотилось, как вчера. Я еще не разглядел ее как следует, но уже понял, что похожа: волосы, походка – всё как у Анастасии. Наверное, я этого ждал, может быть, надеялся даже, только она действительно оказалась похожа – когда обернулась. У двери. Заметив меня.
– Вы – Иннокентий?
Я кивнул. Боялся, что мне откажет голос.
– А я Настя. – Она подала мне руку. – Я как только вас по телевизору увидела, сразу поняла, что вы придете.
Улыбнулась. Я поймал себя на том, что всё еще держу ее руку. Рука прохладная. Худая, чувствуется каждая косточка.
– Об Анастасии мне рассказал врач…
– Знаю. Это я вашему врачу сообщила. – Ее рука выскользнула из моей. – Подумала, что для вас это важно.
Важно… У нее улыбка, как у Анастасии. Говорят, дети идут не в родителей, а в дедушек и бабушек.
Вонь в палате уже не била в нос, как вчера. Она не стала меньше, просто перестала чувствоваться. Анастасия по-прежнему была без сознания, и все-таки мне показалось, что сегодня она лучше, чем вчера. Глаза ее были открыты. Во взгляде не было фокуса, он бесцельно двигался по комнате, но – двигался.
Мы с Настей мыли Анастасии голову. Для начала убрали подушки и обернули ей шею полотенцем, чтобы не затекала вода. Потом я принес тазик с теплой водой. Мы осторожно поставили его на место подушек и приступили к мытью. Я держал Анастасии голову, а Настя, выдавив на ладонь шампуня, массирующими движениями намыливала волосы. Они были короткими, почти ежик. Это – вкупе с немигающим взглядом – придавало ей вид законченного безумия. Когда, смывая остатки шампуня, я лил воду из лейки, Анастасия несколько раз моргнула, но во взгляде ее ничего не изменилось.
– Помню ее волосы длинными, – сообщил я зачем-то Насте.
– Ей их в больнице остригли – чтобы легче было мыть.
Потом губкой мыли тело – подкладывая клеенку и полотенца. Настя стригла ей ногти. Анастасия не сопротивлялась, но и участия в этом не принимала.
– Еще несколько дней назад бабушка была, в общем, в порядке, – сказала Настя, – даже здесь, в больнице. Успела еще отказаться от встречи с вами. А теперь – сами видите, как…
Выйдя из палаты, мы с Настей наткнулись на журналистов. От многочисленных фотовспышек я зажмурился.
– Что вы почувствовали, увидев свою возлюбленную через много десятков лет?
Я сжал веки еще сильнее и больше их не разжимал. Так я иногда поступал в детстве, меня это от многого спасало. Таким я и увидел себя в вечерних новостях.
Вторник
Утром шел дождь. Налетал на стёкла, будто кто-то бил по ним направленной струей. Моя квартира на углу: ветер то с одной стороны, то с другой. Лежа на кровати, я смотрел, как тонкими прозрачными волнами вода стекала по стеклу. Когда волны разноцветно замигали, я от любопытства встал. Внизу милицейский автомобиль, авария. Тут же вспомнил другую аварию – два ломовых извозчика, вот на этом же месте, тоже под дождем. И я так же у окна стоял – в каком это было году? Всё на свете когда-то уже было… Прижался лбом к стеклу. Столкнулись два автомобиля. Не так чтобы сильно, просто фары посбивало. И двое под дождем – в костюмах, при галстуках, целехоньки после аварии, знай себе ругаются. Как, между прочим, ломовые извозчики.
Кратко заезжал Гейгер, привез денег. Он их мне не в первый раз привозит, а я всё не спрашиваю, откуда они. Хотелось бы надеяться, что от правительства, в счет компенсации – или от Думы, там, от президента. Есть, интересно, у них такая графа – на разморозку населения? И деньги-то такие забавные, маленькие в сравнении с прежними. Нужно будет, конечно, спросить, откуда они.
Приходила сестра Анжела – помыла полы, сделала мне укол. Она, по моей просьбе, приходит теперь не каждый день, так что с полами всё было уместно. А вот укол, как мне представляется, сделала из чистой вредности, потому что какой смысл в уколах, которые делаются нерегулярно? Так просто уколола в зад, чтобы не очень-то возносился. Ведь сначала я предпочел, чтобы она не ночевала, а затем и вовсе попросил, чтобы приходила пореже, – ей, разумеется, обидно. Интересно, в качестве кого Гейгер ее ко мне приводил? Она меня сильно раздражает.
В час дня я вызвал такси. Сегодня мы с Настей договорились встретиться у входа в больницу. В два, сразу по окончании ее занятий в университете. Настя учится на экономическом факультете. Для девушки, на мой вкус, выбор необычный, но жизнь-то изменилась, совершенно изменилась. Что я знаю об этой жизни, чтобы говорить о необычности?
У больницы был в половине второго. Гулял вокруг здания, пытаясь угадать окна Анастасии. Помнил, что в ее палате стекла были с трещинами, проклеенными полосками бумаги. Но больничные окна пестрели такими полосками сплошь и рядом – как здесь угадаешь? В памяти всплыла, конечно же, сказка Андерсена, меловые кресты. Мне ее бабушка перед сном читала. По мере продвижения в глубь сказки чтение лишалось интонаций, затем звука. Из нас двоих бабушка засыпала первой.
Настя пришла ровно в два, вот это точность. Благоухала незнакомыми ароматами – тонкими, почти неуловимыми. В прежние времена женщины пахли иначе – как тут не вспомнить о волосах Анастасии? Может быть, я старомоден, но та волна свежести, которая… Я, кажется, запутался.
Речь вот о чем. Когда мы сели на лавку надевать бахилы и Настя слегка откинулась назад, расправляя эту странную обувь на сандалиях, мое лицо оказалось у ее затылка: сквозь тонкий Настин парфюм пробивался запах волос Анастасии! Я невольно приблизился к ней, и тут она обернулась, словно всё почувствовала затылком и поймала меня на этом движении. Я покраснел: почувствовала и поймала. И может неправильно всё истолковать.