Эдварда вздохнул.
– У тебя слишком доброе сердце. – С этими словами он вышел из комнаты, и других слов уже не требовалось, поскольку и так было ясно: сейчас Эдвард отправился за доктором для Мэтью, а потом наведет порядок в приюте.
Доброе сердце? Как же ей хотелось, чтобы Эдвард понял, насколько доброе сердце у него самого. Пока он этого не сделает, любовь не войдет в его жизнь.
Нечаянная слеза, скатившаяся по щеке Мэри, упала на ее сорочку. Ох, сколько раз Эдвард освобождал ее, но сам оставался пленником своего страха.
– Я поеду к Даннкли сегодня, – пробормотал Пауэрз, пытаясь приподняться на массивной дубовой кровати.
Эдварду ужасно хотелось оглушить виконта ударом по голове. Но он, сдержавшись, сквозь зубы проворчал:
– Никуда ты не поедешь.
– Но я нужен вам, – упорствовал Пауэрз; он снова попытался приподняться.
Герцог невольно вздохнул. Его дворецкий сошел бы с ума, если бы узнал, что виконт пытается встать с постели. Прислуга Эдварда уже вернулась в лондонский особняк, но все слуги были крайне обеспокоены происходящим; им приходилось ухаживать за Пауэрзом, за Мэри и, конечно же, за Ивонн.
Эдвард вздохнул и задумался. Судьба, казалось, смеялась им в лицо – или же, напротив, давала шанс; герцогу пришло приглашение на один из самых престижных балов сезона. Даннкли довольно часто приглашал его на балы и званые ужины, и Эдвард полагал, что теперь сможет воспользоваться очередным приглашением в своих целях. Разумеется, Пауэрз тоже изъявил желание поехать.
– Ты не сможешь даже надеть брюки, не потеряв при этом сознания, – проворчал герцог.
Лицо виконта исказила гримаса. Не желая повиноваться своему недугу, он сдернул с себя одеяло и, сделав несколько глубоких вдохов, спустил ноги с кровати. Увы, он по-прежнему был очень слаб. К тому же лихорадка не прекращалась.
– Никуда ты не поедешь, – повторил Эдвард и снова вздохнул. Как же уговорить друга остаться? Казалось, что единственный способ образумить Пауэрза – стукнуть его по голове крикетной битой. Или лучше дать ему бутылку бренди? С бренди было бы проще, ибо Эдвард не мог вспомнить, когда в последний раз держал в руках биту для крикета. Ему не стоило брать с собой даже и Мэри, но, к сожалению, выбор был за ней.
– Ты просто не хочешь, чтобы я находился рядом с Мэри, – заявил Пауэрз, явно ревнуя.
Эдвард запустил пятерню в волосы и пробормотал:
– Между мной и Мэри все кончено.
Пауэрз громко фыркнул, а его друг, в очередной раз вздохнув, тихо добавил:
– У нас бы все равно ничего не получилось. Ох, что же я с ней сотворил? Ты-то помог ей, а я ее бросил. Так что теперь она твоя. – Ему почудилось, что после этих слов его сердце вот-вот разорвется от боли, но он тотчас же почувствовал завывание холодного ветра в своей пустой груди – там, где раньше было сердце, уже ничего не оставалось.
– Моя? – безучастно переспросил виконт.
Эдвард кивнул и тут же пояснил:
– Я не могу быть с ней.
Пауэрз покачал головой и пробормотал:
– Я тебя не понимаю. Ты что же, считаешь, она – вещь, которую можно передать из рук в руки?
– Нет! – вспыхнул Эдвард, невольно сжав кулаки; ему хотелось выместить на чем-нибудь свою злость, и, находись он в одиночестве у себя в комнате, стене бы не поздоровилось. Взяв себя в руки, он продолжал: – Понимаешь, я… Видишь, в какую ярость я прихожу, когда речь заходит о Мэри?
– Прости мне мою слепоту… но к чему ты клонишь?
– Я думал, что знаю, как лучше, но, увы, я совершил множество ошибок. И в итоге только навредил ей. Поэтому я должен предоставить Мэри полную свободу.
Пауэрз приподнял брови.
– Не пойми меня превратно, Эдвард, но мне кажется, что ты бредишь.
– Нет-нет. Более того, возможно, впервые в жизни я точно знаю, о чем говорю.
Виконт усмехнулся, а его белесые брови поползли еще выше.
– Продолжай, Эдвард.
Герцог молча потупился. Собравшись с духом, он проговорил:
– Я вынудил ее бежать, тем самым подвергая смертельной опасности. И я пытался заставить ее поступать так, как хочу я. Такой уж у меня характер… Более того, с самого первого дня я был уверен, что делаю все правильно – то есть ей во благо. И что вышло? Она оказалась в том же проклятом доме. А я не смог ей помочь. Я никому не в силах помочь.
Виконт взглянул на друга с сочувствием.
– Старина, ты говоришь глупости.
– Разве?
– Эдвард, пойми…
– Взгляни на мою семью, – перебил герцог. – Все мы умеем лишь разрушать чужие жизни.
– Но ты бы никогда…
– Я был непреклонен и жесток, когда Мэри больше всего нуждалась в моей поддержке. Я показал ей путь мести, а потом отнял надежду на справедливость. Когда же она решила ехать одна, я отпустил ее. Кто же я после этого?
Пауэрз пристально смотрел на друга, не произнося ни слова. Спустя минуту, он моргнул – и отвел взгляд.
– Эдвард, не знаю, что и сказать…
Герцог передернул плечами – словно пытался сбросить с них тяжкий груз.
– Не надо ничего говорить. Несмотря на все твои недостатки, коих не счесть… В общем, ты сумеешь лучше о ней позаботиться.
– Я?.. – Пауэрз замер с открытым ртом.
– Да, ты. Потому что ты позволишь ей быть самой собой.
Виконт со вздохом признался:
– Ты знаешь, она мне очень дорога…
– Понимаю… – Подавив нараставшую ревность, герцог коротко кивнул, хотя ему ужасно хотелось избить друга до полусмерти за то, что тот посмел полюбить Мэри. – Так что давай покончим с разговором о поездке на бал. Договорились?
– Но я все-таки…
– Я предоставил ей свободу! Неужели тебе этого не достаточно?
– Нет, полагаю, не достаточно, – послышался вдруг тихий голос Мэри.
По спине Эдварда пробежали мурашки. Не осмеливаясь обернуться и встретиться с ней взглядом, он отчаянно пытался понять, как долго она стояла в дверях. И действительно, как много она успела услышать?
Мэри медленно вошла в комнату, осторожно прижимая к груди свою перевязанную руку. Приблизившись к кровати, она проговорила:
– Благодарю тебе за мою свободу, Эдвард. – Она окинула его долгим взглядом из-под полуопущенных ресниц. – Хотя ты никогда не мог ею распоряжаться, ибо она, моя свобода, тебе не принадлежала, не так ли?
Ему ужасно хотелось возразить ей, хотелось закричать, что она, Мэри, действительно принадлежала ему. Но он кивнул и пробормотал:
– Разумеется, ты права. Мои слова – всего лишь фигура речи.
Улыбка, появившаяся на лице Мэри, была холодной и жесткой.