— Вставай, — сказала она. Голос был неправильный, ни следа предрассветной неги. Но и не сталь. Рвущийся канат между кораблями, не иначе.
Тоньо недоуменно потянулся к ней, поцеловать, вернуть недавнее волшебство. То, что было сейчас — было неправильно, он чувствовал это, как встающее солнце, как неумолимо утекающие секунды.
Она выскользнула из его рук, отстранилась.
Встала, положила на край постели его штаны; сорочка, хоть и развязанная, оставалась на нем, а чулками или дублетом она не озаботилась. И про веревку забыла. Или наоборот, не забыла?
Стала быстро одеваться сама. Как будто надевала маску. Только маска спадала, и даже в мужском наряде она совсем не походила на пирата Моргана.
Сев на кровати, Тоньо позвал:
— Марина, развяжи меня.
Обернувшись, она покачала головой. Молча, без улыбки. Жесткая и непонятная, как египетский сфинкс.
Пришлось натягивать штаны так. По крайне мере, это немного отвлекало от непонятной и совершенно неправильной боли где-то за грудиной. Наверное, вчера ударили сильно.
Тем временем она заплела косу, схватила со стены ту самую саблю вместе с ножнами, свои зеленые четки, и указала ему на дверь.
Пистолета не взяла. Странно. Вроде же вчера у нее были пистолеты за поясом, а сегодня — только клинок.
Просто не привыкла носить пистолеты на своем корабле или догадалась, о чем умолчал Тоньо, и не хочет рисковать? Правильно не хочет. В пистолете есть порох, а порох так легко взрывается по совершенно непонятным причинам, особенно когда этого очень хочет кто-то из рода Альба.
— Идем, — снова явственно треснул корабельный канат.
Остались от каната всего-то несколько нитей. И последний шанс исполнить данное Господу обещание. Ну же, благородный дон, ты уже понял — не будешь ты канониром «Розы Кардиффа» и любовником капитана Моргана, а будешь кормить акул. Давай, всего один удар, ты же не хочешь сказать, что какая-то там веревка на руках может тебе помешать убить ее. То есть его, проклятого пирата Моргана. Утащить с собой в ад. Сейчас.
Ну?!
Он бы, наверное, заставил себя ударить, если бы она не оглянулась. Взгляд — последний подарок этой ночи.
Восхищенный, но уже не открытый и не беззащитный. Пират Морган вернулся.
— Прости, — тренькнула нить. — Я тоже внимательна к формулировкам, хоть и не обучалась римскому праву.
Уже рассвет, а я все еще не хочу умирать. Иди вперед, Тоньо.
— Как скажете, мой гостеприимный хозяин, — Тоньо впервые склонил голову. На миг, но этого хватило.
Поражение признано. Он не будет убивать Марину, и пороховой трюм брига «Роза Кардиффа» сегодня не взорвется.
На палубу он вышел впереди капитана. Как положено пленнику, босой, связанный и безоружный.
Сощурился на край солнца над горизонтом.
На Моргана он уже не смотрел. Есть ли кто-то на палубе — тоже. Еще не хватало…
Слышал, как Морган бросает своим людям что-то по-английски, усилием воли заставил себя не разобрать.
Какая разница, петля или доска? Наверное, все же доска, потому что вскоре его подвели к борту.
Солнце уже вовсю сияло: впереди по правому борту. Идем к Лиссабону, подумалось равнодушно. Отец будет гордиться. Надо бы прочитать молитву… не хочется. Ни слова не помню.
— Посмотрите на меня, дон Антонио, — окликнул Морган совсем рядом. Справа. Словно в насмешку над суевериями.
Тоньо повернул голову. Лица Моргана было почти не видно за радужными пятнами: солнце же. Яркое.
Слепит.
Морган приподнялся на цыпочки и набросил Антонио на шею четки. Те самые, приносящие злую удачу, накрепко запомнившие ласку пиратских рук. Положил его ладони на борт… нет, не на борт — на веревку. На… лестницу?
— Вы способны спуститься со связанными руками, дон Антонио?
Солнечные пятна, наконец, прошли, и Тоньо разглядел внизу шлюпку. Именно к ней опускалась с борта лестница.
Он кивнул. Говорить не хотелось, да и не о чем говорить. Не желать же Моргану удачи. И тем более, не спрашивать же, зачем шлюпка. Может быть, это такое нынче модное развлечение, подарить пленнику надежду и дырявую лодку, а потом делать ставки, как далеко он сумеет отплыть, прежде чем затонет.
По крайне мере, если бы дону Родригесу попался в руки пират и лишний ялик, он бы приятно провел время, ведь азартные игры запрещены лишь матросам, а не благородным донам.
— Так спускайтесь, дон Антонио. Спускайтесь. Попутного ветра и свежей воды, — тренькнула последняя нить.
Порвался и хлестнул размочаленным концом абордажный канат.
Кинув последний взгляд на Моргана, — оружейная сталь блестит, фитили зажжены, — ухватился за лестницу и спустился в лодку.
Поднялась лестница. Шлюпку оттолкнули от борта. Что это, показалось — или слишком быстро растет полоска воды между ним и кораблем? Неужто пираты и не посмотрят, как пойдет на дно благородный граф де ла Вега?
…Не посмотрят. «Роза Кардиффа» распустила паруса, заскрипела такелажем на развороте и побежала по волнам прочь. Не к Лиссабону, а в открытый океан.
Тоньо смотрел бригу вслед, пока верхушка грот — мачты не утонула в слепящем мерцании океана. Смотрел — и ждал, без единой мысли в голове, когда же ялик пойдет ко дну. Но он все не тонул. Качался в ласковых ладонях волн, мокрое дерево уже парило на злом южном солнце. Видимо, и морю оказался не нужен благородный испанский дон.
Подумав об этом, Антонио чуть не расхохотался. Смешно же. Смешно — благородный дон, самый красивый мужчина Испании. Лучший канонир двух океанов. Не нужен ни морю, ни дьяволу, ни проклятому пирату Моргану. Может, и расхохотался бы, но в глаза как-то слишком ярко ударило солнце: отразилось от… сабли. Той самой сабли из дамасской стали, которую унес из каюты Морган.
Веревки Тоньо перерезал за несколько секунд. Порезался — сабля была острая, хоть брейся ею.
Внимательно осмотрел шлюпку — с «Санта-Маргариты», как и ожидалось. Заметил, наконец, весла. Нашел в рундуке на корме одеяла с испанским клеймом и дырами от моли, бочонки с водой и галетами. Разумеется, от галет остался один мышиный помет, а вода протухла. Дон Хосе Мария Родригес не имел обыкновения тратить дублоны на матросов, когда их можно было потратить с куда большей пользой для дона Родригеса.
— Каналья, трибунал по тебе плачет, — привычно подумал Тоньо и тут заметил еще один ящик. Без испанского клейма. — А это что за дьявол?
Дьявол положил туда смену одежды, включая сапоги и шляпу, сверток с хлебом, ветчиной и красными апельсинами, две фляги со свежей водой — как и обещал, раздери его черти! — и бутылку кальвадоса. А поверх, прижатая компасом, лежала небрежно нарисованная карта: кусочек португальского берега, устье пролива и крестик со стрелочкой к Лиссабону. А под стрелочкой было написано летящим почерком с завитушками, почерком хорошо образованного человека: за два дня доберетесь. Попутного ветра, дон Антонио!