– Я не знал точно, как можно это сделать, – признался Росс, – но решил, что знание биологии мне не помешает.
Поэтому он получил степень по биологии в Гвельфском университете и, пока учился, каждое лето работал над проектом по улучшению условий содержания домашних свиней. Когда же Росс услышал, что ученым, изучающим колонии резус-макак на острове Кайо Сантьяго в Пуэрто-Рико, требуется помощник-волонтер, то решил немедленно использовать эту возможность. Это был его первый опыт работы с каким-либо приматом, и он провел весь следующий год, изучая поведение обезьян. Из Кайо Сантьяго он переехал в Техас, а затем в Йеркс, где и познакомился с молодым шимпанзе по имени Дрю.
Иногда ученый настолько сильно привязывается к какому-то одному животному, что эти отношения меняют его навсегда. У Джейн Гудолл такое произошло с Седобородым Дэвидом, первым шимпанзе в Гомбе, который принял ее, а Ирен Пепперберг отдала свое сердце серому попугаю Алексу, хотя вовсе не собиралась этого делать. Такая же история произошла у Росса с Дрю.
Фотография Дрю висит на стене офиса Росса, и каждый раз, когда он встает из-за стола, его глаза встречаются с глазами Дрю.
– Он олицетворяет все лучшее, что есть в шимпанзе, – говорит Росс. – Он был нежным, задумчивым и относился к людям так же, как к другим шимпанзе. У нас была сильная эмоциональная связь.
Значит ли это, что Дрю любил его? Росс кивнул:
– Или, может быть, я любил его.
В Йерксе Росс соорудил игровую площадку для шимпанзе. Дрю она понравилась, но он предпочитал занятия на компьютере, которые Росс и Блумсмит разработали как часть программы по изучению условий жизни шимпанзе. Чтобы заработать угощение, Дрю при помощи джойстика должен был на мониторе выбирать правильный ответ.
– У него это не очень хорошо получалось, – рассказывал Росс, – но ему все равно очень нравилось, потому что он тренировал свой ум, а главное, мы это делали вместе.
Однако после ухода Росса ни у кого из сотрудников не было времени продолжать играть с Дрю в его любимую компьютерную игру. Когда Росс вернулся в Йеркс спустя шесть лет, Дрю уже вырос и превратился в недовольного, озлобленного взрослого шимпанзе.
– Сотрудники настояли на том, чтобы я надел защитный костюм, прежде чем войти к нему в клетку, а ведь раньше мне никогда не приходилось этого делать, – вспоминал Росс. – Он стучал по своей клетке, и я крикнул: «Эй, Дрю, я иду к тебе. Приготовься. Я вхожу». Стук тут же прекратился. Наступила полная тишина. Я думаю, я даже уверен, что он узнал мой голос. Когда я повернул за угол, он уже ждал меня, там, где мы раньше вместе играли в игру с джойстиком. Я так растрогался, что даже заплакал. На его лице было написано удивление, а еще разочарование и растерянность.
Росс глубоко вздохнул и посмотрел на фотографию Дрю, прежде чем продолжить.
– Ситуация с Дрю меня очень расстроила. Я чувствовал, что подвел его, и больше не хотел, чтобы подобное повторилось. Именно из-за Дрю я стараюсь делать все возможное, чтобы жизнь шимпанзе здесь стала лучше.
В Йерксе Росс получил важный урок построения отношений с шимпанзе: «Они не вы. Мне пришлось забыть о том, что, по моему мнению, может быть им интересно, и просто наблюдать за ними. Только так вы узнаете, что им действительно нужно. Их интересы и поведение подскажут вам».
Росс знал, что значит любить и потерять шимпанзе, и он понимал, что чувствует та женщина, расставаясь с двумя подростками шимпанзе. Кроме того, он знал, что действительно нужно ее шимпанзе, и надеялся, что сегодня утром она согласится с его планом. Но вместо этого она попросила еще немного времени, чтобы обдумать свои действия.
– Ну что ж, давайте познакомимся с Keo, – сказал он, вставая. – В любом случае он ждет, когда я скажу ему: «Доброе утро».
Из офиса Росса мы направились по коридору в дом Кео, в котором он жил с тремя другими шимпанзе: своей сорокадвухлетней дочерью Джун, сорокалетней самкой, которую звали Вики, и ее двадцативосьмилетней дочерью Кибали. Мать Джун жила в другом зоопарке. Шимпанзе Keo недавно исполнилось пятьдесят лет, а по человеческим меркам – почти сто. Первые сорок четыре года своей жизни в зоопарке Keo провел в стеклянном закрытом корпусе. Когда он был подростком, его использовали в качестве клоуна и обучали принимать участие в детских праздниках. Он носил куртку и смешную шляпу, наливал чай из чайника и отхлебывал из чашки, отставляя при этом мизинец. Росс рассказывал, что если Кео дать чашку сейчас, то он будет держать ее точно так же. Позже, когда Кео вырос, его перевели в клетку и выставили на всеобщее обозрение.
Все эти годы Кео провел взаперти, и он не знал, как пахнет земля после дождя и как солнце пригревает спину. Только после того, как в зоопарке в 2004 году открылся этот центр, Keo выпустили на открытую площадку. На огороженной высокими окнами территории было просторное крытое помещение с шестами и канатами для лазания и большая травянистая площадка с бамбуковыми зарослями, искусственными деревьями, веревками и водопадом, имитирующими хоть какое-то подобие его естественной среды. Четыре шимпанзе могли по собственному выбору либо играть в помещении, либо гулять на открытом воздухе и знакомиться с гостями зоопарка. В зоопарке было еще семь шимпанзе и двенадцать западных равнинных горилл, за которыми посетители могли наблюдать в главном здании центра, где тоже была создана большая площадка с искусственным лесом, лестницами, шестами и платформами, на которые можно было подняться. Обезьянам также предоставлялась возможность выбирать между закрытым помещением и площадкой на открытом воздухе [34] .
– Им понравилось здесь с первого дня, – рассказывал Росс, который работал в зоопарке с 2000 года. Параллельно он учился в Университете Копенгагена и получил степень доктора в области поведения приматов. – И для меня не так страшны были их царапины, как их подавленное состояние.
В это солнечное утро Кео был все еще внутри. Поднявшись на ноги, он не спеша подошел к окну, чтобы поприветствовать Росса и меня. Только серебристая борода на подбородке Keo выдавала его возраст. Остальная его шерсть была блестящего черного цвета. Он кивнул головой Россу и свободно поднял руку в знак приветствия. Он узнал, как здороваются люди, от своих тренеров, когда был еще ребенком.
В отношении меня Кео еще не определился. Нас с ним разделяла только стеклянная стена, и мы могли бы посмотреть прямо в глаза друг другу, если бы я немного наклонилась. Многие приматы (включая людей) расценивают прямой взгляд в глаза как угрозу, поэтому я просто изредка поглядывала на него, пока делала свои заметки. Тогда Keo стал на четвереньки и начал осматривать меня с ног до головы. На его лице было скучающее выражение старейшины, который видел слишком много антропологов. Скоро ему это надоело, и он вроде собрался уходить, но, к моему удивлению, передумал и бочком подошел ближе, но не для того, чтобы посмотреть мне в глаза, а чтобы заглянуть в мою записную книжку. Инстинктивно я опустила ее ниже и немного наклонила, чтобы он мог видеть, пока я писала.