Вернувшись на несколько миль к северу, к шоссе номер 34, они пошли по нему на запад. Местность была похожа на ту, что они проходили на восточном берегу реки: ровная прерия до горизонта, тут и там усеянная рядами деревьев или темными линиями кустарников, отмечающих балку, или канаву, или двор фермера. Кире пейзаж показался чудесным, особенно на закате, когда и земля, и небо окрасились горячими неистово-красными, желтыми и оранжевыми красками. Она повернулась к Сэмму – красота была слишком яркой, чтобы не поделиться ею, но глаза парня не горели, лицо было угрюмым. Она наклонилась в его сторону и привлекла внимание кивком.
– Что случилось?
– А? Ничего.
– Сэмм.
Он посмотрел на нее, потом вдаль, на пылающий закат.
– Просто… это.
Кира проследила за его взглядом.
– Это чудо!
– Да, – согласился Сэмм. – Но еще это… я был расквартирован здесь или, наверное, просто проезжал по этим местам во время Революции. Было… – Он снова смолк, словно воспоминания причиняли боль. – Ты помнишь, как дома, на востоке, все сломано, обветшало, все города в руинах, заросли кудзу и другими сорняками, и все выглядит таким… старым? Каждую минуту мы окружены свидетельствами того, что сделали, что разрушили. Но здесь… – Он снова помолчал. – Посмотри вокруг. На многие мили ни одного дома, только гладкая дорога, по-прежнему в неплохом состоянии. Будто и не было войны.
– Так ты скучаешь по напоминаниям о разрушениях?
– Не в том дело, – поморщился Сэмм. – Просто… Раньше я думал, мир стал хуже из-за того, что мы сделали, оба наших вида, но здесь мне кажется, миру наплевать на то, кто мы. И кем были. Мы пришли и ушли, а жизнь продолжается, и земля, что всегда была здесь до нас, такой и останется, когда мы умрем и уйдем. Птицы не перестанут летать. Дожди не прекратят лить. Мир не погиб, просто… перезагрузил ся.
Кира молчала, размышляя о его словах. Они казались такими искренними, таким неожиданными в устах того Сэмма, которого она, как ей казалось, знала. Он был солдатом, бойцом, непробиваемой стеной и вдруг открылся с более мягкой стороны, почти поэтической, о которой Кира даже не подозревала. Она долго вглядывалась в него, пока ехала рядом: парень выглядел на восемнадцать, как вся пехота партиалов, но жил уже девятнадцать лет. И все девятнадцать лет прожил восемнадцатилетним. Однако он и начал жизнь восемнадцатилетним, значит ли это, что ему уже… тридцать семь? Размышления, казалось, завязывали мозг узлом: каков же его истинный возраст? Каким он считает себя, и какой – ее?
И снова эти мысли – она аж зарычала, тряся головой, как будто мысль можно было стряхнуть, как воду с волос. «Что Сэмм думает обо мне? Что я думаю о Сэмме?» Кира говорила себе, что это не имеет значения, что у них есть дела и поважнее, но сердце ее не слушало. Без толку, уговаривала она себя, пытаться анализировать их отношения, ведь она даже не знает, каких отношений хочет, не имеет точки отсчета. Но сердце отметало все эти уговоры. Мысли крутились сами по себе: кто такой Сэмм, что он такое, откуда он пришел, да чего хочет, да насколько Кира вписывается в его жизнь – в ту самую, которую все время подвергает опасности. Он рассуждал о вечно обновляющемся мире, а все, о чем могла думать она, – как быть в этом мире вместе с ним. Те же разговоры они с Маркусом вели сотни раз, и всегда ее тянуло к чему-то большему. Однако с Сэммом…
«Нет, я здесь не для этого, я занята не этим. Думать о будущем с Сэммом бессмысленно, пока он обречен умереть через год из-за срока действия партиалов. Найти ответ. Решить задачу. Ты не получишь жизнь, пока сама не создашь такую, которую стоит прожить».
Кира все ехала и ехала, глядя, как садится солнце, как красное небо сменяется розовым, затем синим, а потом самым насыщенным лиловым, какой она только видела. Она смотрела, как звезды, разгораясь и сливаясь друг с другом, озаряют светом прерию. Лагерь разбили в чистом поле, зажарив попавшихся в силки Герои кроликов. Кира закрыла глаза и представила, что мир вовсе никогда не кончался, что все еще только начинается, что, когда она проснется утром, вся земля будет вот такой: исцеленной и невредимой, без шрамов, оставленных ненасытностью людей или восстанием партиалов, без каких-либо следов цивилизации. Она заснула и видела во сне пустоту.
* * *
На следующий день им попалось первое погибшее дерево.
Погода менялась: сильные восточные ветры, дувшие с Великих озер, постепенно вытеснялись, все сильнее с каждой милей, южными, возникшими над Мексиканским заливом. Пока еще все было неплохо, но то искореженное низкорослое дерево, сверкавшее белой древесиной из-под облезшей коры, словно говорило: легкие деньки заканчиваются, вы вступаете в отравленные земли.
На второй день Кира уловила запах – сперва лишь дуновение, принесенное короткой струйкой ветра, прошмыгнувшей под носом, – кислый, с металлическим привкусом запах отравленного воздуха: смесь серы, дыма и озона. Намек на запах, тут же пропавший. Следующим утром запах разбудил ее и уже не отставал до конца дня; тут и там среди редких рощиц, подступавших к дороге, вставали призрачные скелеты отбеленных деревьев. Трава, жавшаяся к столбам и заборам, побледнела и казалась неряшливой, словно от отчаяния перестала следить за собой; с каждым днем ей делалось все хуже. Следующим городом, вставшим на их пути, было затерянное местечко Оттамва, где они обнаружили, что улицы, стены и крыши покрыты полосками химических осадков – очевидно, загрязняющие вещества, выпадавшие с дождями, были весьма агрессивными. Город надвое рассекала река, конечно, далеко не такая широкая, как Миссисипи, но тоже без единого «живого» моста. Все они обрушились – из-за диверсий ли во время войны или уже позже, из-за безжалостных стихий, Кира сказать не могла. Вода, правда, выглядела чистой – она текла с севера, из менее загрязненных краев. Отряд задержался в городе на несколько часов, обшаривая полуразвалившиеся магазины и рестораны в поисках любых лекарств и консервов, хотя бы выглядевших годными к употреблению. Герои была добычливой охотницей, но теперь, вступив на отравленную территорию, есть что-либо пойманное на месте было, скорее всего, небезопасно. Кира снова проверила Афину рану – не хуже, но и не лучше со времени кораблекрушения, – бормоча утешения ему на ухо.
– Сейчас мы будем пересекать реку, – тихо говорила она, тонкой струйкой обмывая дырку на ноге остатками чистой воды. – Мы поплывем, но не так, как в последний раз. Здесь это будет легко.
– Мы испортим рацию, – пожаловался Афа, едва фокусируя взгляд от дикой смеси боли и болеутоляющих. – Ее нельзя замочить, она поломается.
– Мы уже потеряли рацию, – «утешила» Кира, – не беспокойтесь за нее.
– Можно найти новую.
– И мы найдем, – ровным голосом ответила девушка, намазывая рану неоспорином. – Когда переправимся.
– Я не хочу переправляться, мы снова разобьемся.
Разговор так и ходил кругами, пока Кира туго бинтовала бедро, затем обматывала полиэтиленовым пакетом и закрепляла его сантехническим скотчем, делая все возможное, чтобы защитить рану от намокания. Закончив, она подошла к Сэмму.