Яна несколько раз прохлопала веками, которые все равно плохо слушались ее, но пока по не очень понятным причинам для Яны.
— Постойте! Как вы сказали? Еремеева? А усадьба? Мне показалось — однофамильцы?
Женщина расплылась в открытой улыбке.
— Это мой прадед, — пояснила Татьяна.
— Прадед? — переспросила Яна.
— Я вижу недоверие. Все так ко мне в принципе и относятся. Никто и не верит. Принимают за сумасшедшую.
— Да нет… Я ничего не говорю, — отмахнулась Яна.
— И еще ни один человек не поверил нашей семье и мне, — вздохнула Таня и продолжила: — Дед успел убежать отсюда с женой и двумя сыновьями в последнюю волну эмиграции. Не сильно они хотели срываться с этих мест. Климат, огромная территория с фруктовыми деревьями и море. Дед даже надеялся на то, что они далеко от Москвы и революция до них не докатится. Тем более что сам дед хоть и был и дворянином, и офицером, но в Гражданской войне не участвовал. Им пришлось бросить все свое хозяйство, земли, вещи, дом и сесть с детьми на последний отходящий пароход. Слуги плакали в голос, когда они уходили, и говорили, что никогда теперь не будут так хорошо жить, как при хозяине. Вот каким хорошим человеком был мой дед! — с гордостью произнесла Татьяна. — А дальше… Турция приняла их не очень приветливо. Чужая страна, чужая культура, чужая вера и такой вот приток русских, пусть и воспитанных и культурных, но абсолютно чужих. Еще в дороге супруга моего деда, то есть моя бабушка, и их старший сын заболели. Окружающие люди успокаивали, что это «морская болезнь» разыгралась, что многие разболелись. А по прибытию на берег недомогание не прошло, а только усилилось. У ста человек, сошедших с этого судна, диагностировали холеру, кишечную форму. Восемьдесят процентов из заболевших умерло, среди них и моя бабушка с сыном. Дед остался один с сыном на руках, начинавший с нуля свою жизнь, после такой трагедии, общей и местной, то есть личностной. Он растерялся, и кто может его в этом обвинить? Через несколько лет из сточной канавы его подобрала богатая вдова-турчанка, у которой муж давно сгинул на войне. Плюнув на все нормы и взгляды, она вышла за него замуж и к своим двум детям от первого брака родила еще трех совместных с моим дедом детей. Все бы было ничего, но очень турчанка невзлюбила своего русского пасынка. Она готова была разорваться для своих детей и с такой же силой не принимала ребенка мужа. Все ее дети до брака с дедом и совместные были похожи на нее, все темненькие, со жгучими, темными глазами. Только ребенок из России выделялся и по факту выглядел «белой вороной». Светлые волосы, белая, прозрачная кожа и голубые глаза. Она всячески издевалась над мальчиком, избивала, не кормила и все время повторяла, почему он не умер вместе со своим братом и матерью в дороге? Поэтому было неудивительно, что, как только парень вырос, он ушел из дома. А с семьей его отца, моего деда, и этой турчанки случилось горе. Их завалило в собственном доме всех насмерть после очень серьезного землетрясения. Так что в роду Еремеевых остался все равно один наследник. Он женился, родил дочку, и уже она приехала в Россию, потому что ее отец всегда говорил ей про ее корни. К сожалению, он сам долго не прожил, сказалось тяжелое детство и жизнь, полная лишений, — перевела дух Татьяна. — И вот уже моя мать начала здесь свою жизнь, в России. Жила она очень бедно и была очень доброй и интеллигентной женщиной, пока не заболела. — Татьяна слегка передернула плечами. — Она успела рассказать мне историю нашего рода и что над ним висит какое-то проклятие. Меня она родила для себя и достаточно поздно. Мама пыталась доказать, что эта усадьба принадлежит ей по праву, но над ней только смеялись. Были поставлены определенные условия. Чтобы был найден какой-то труп этого рода и проведена генетическая экспертиза, которая бы подтвердила родство. Где было взять труп? Других родственников не было. Но мама просто жила этой идеей фикс. Она устроилась работать в местный архив, и, пользуясь служебным положением, через несколько лет кропотливой работы она нашла очень интересный факт из биографии моего рода. Оказывается, у моего прадеда была родная сестра. Но про нее никто не знал, потому что она родилась буйнопомешанной и всю ее не очень долгую жизнь ее прятали от людей, для их же безопасности, да и стыдно было, что в таком роду и такой ребенок. И когда Лене исполнилось семнадцать, за ней не уследили, и она что-то сделала с собой, то есть убила себя. Такая вот грустная история. Так они не стали умалишенную хоронить в семейном склепе, а где-то спрятали, захоронили ее тело в доме. Не осталось записей где. Потом и мама, да и я обыскали тут каждый уголок, добыли за деньги схему всех помещений, то есть план. Нет захоронения.
— Извини, — прервала ее Яна, — я как-то сейчас туго соображаю, словно и мозги опухли, но ты же сказала, что эту Лену не стали хоронить в семейном склепе! Так вот… Есть же он? А там и останки, как ты считаешь, твоих родственников. Я же мыслю в правильном направлении?
— Конечно, если бы фамильный склеп сохранился, то не было бы и проблем. Сравнить свою генетику с генетикой деда и матери мне ничего не даст, потому что их тоже считали самозванцами. Мне нужно подтверждение именно с древними родственниками, дореволюционными. А тот склеп сгинул в пучину! — ответила Таня.
— В смысле? — уточнила Цветкова.
— В прямом, — хохотнула Таня, — кладбище располагалось на таком мысе, на возвышенности, старые захоронения были расположены прямо над морем, новые спускались с возвышенности от моря. Так вот в один прекрасный момент этот мыс просто сошел в море вместе почти со всеми старыми захоронениями. Говорят, скалу долго подмывало море и все-таки сделало свое темное дело. Народ и не горевал совсем. А зачем? Родственников уж, ходящих по ту часть кладбища, не оставалось, из живых не погиб никто. Просто уменьшилось кладбище, и все.
— А у тебя пропал генетический материал, — поняла Яна. — Только вот сумасшедшая Лена могла бы помочь.
— Именно так! Ой, спасибо тебе, Яна. — Татьяна вдруг умиленно сложила руки на груди и заплакала.
— Ты что?! — растерялась Цветкова, она очень не любила, когда кто-то плакал при ней. Ей сразу же хотелось помочь, спасти и рвануть на другие подвиги, а организм еще требовал восстановления.
Татьяна утерла слезы.
— Ты первый человек, кто не усомнился, что я говорю правду, что я не сумасшедшая. Ты первая…
— Да я что? Я ничего. Как я могу что-то утверждать или опровергать? Это надо доказать. Извини, а сколько тебе лет?
— Мне? Тридцать восемь, — ответила Татьяна.
— Сколько?! — невольно вырвалось у Яны. — Ой, извини! Я не в том смысле.
— Да знаю я, что я выгляжу на все сто, — ответила Таня. — Жизнь меня тоже потрепала. У нас род какой-то проклятый, что ли? Даже вот фамильный склеп и тот памяти не оставил. Я всей своей жизнью пытаюсь людям помогать, чтобы вымолить прощение у Бога, но не знаю пока…
Яна всматривалась в ее лицо своими щелочками и понимала, что сто не сто, но лет пятьдесят она бы Тане точно дала.
— А еще я, видимо, не очень хороший человек, — добавила Татьяна. — Ты только-только в себя пришла, а я вместо того, чтобы как-то оставить тебя в покое, покормить, угостить, мучаю своими собственными проблемами. Но с другой стороны, это был отвлекающий момент, ты перестала думать о своем состоянии и как-то сконцентрировалась на чем-то другом. Отек немного стал сходить…