А влюбленные тем временем продолжали ночные рандеву. Но сделали их тайными и в скрытности своей весьма преуспели. Анна принялась изображать целомудренную женщину, для которой предстоящее замужество – только государственная необходимость. Мориц напропалую, открыто волочился за ее фрейлинами. Придворные не сомневались: его интересует только герцогская корона, жалели доверчивую, бесхитростную герцогиню. Она же водила их за нос. Недаром любила и знала всякие сказки. Вспомнила, как хитроумный медлительный еж состязался в беге с быстроногим недотепой зайцем. У заветного пенька запыхавшегося зайца каждый раз поджидала неотличимая от ежа ежиха.
В ярком, запоминающемся наряде крестьянки: белая рубаха, синяя юбка, желтый корсаж и красный головной платок – бегала в покой Морица через двор, у всех на виду Марта. Анна в таком же наряде спешила к нему темными коридорами. Непосвященные в тайну не догадывались о мистификации. Сходство же вышивальщицы с герцогиней отмечали многие.
Однажды выпал большой снег, во дворе намело сугробы. Марта застряла в одном из них. Мориц подхватил ее на руки и, дурачась, понес к себе. У дверей наткнулся на старую служанку. Бабка сослепу не поняла, что за ноша у графа, и всполошенно завопила. О неверности жениха заговорили в полный голос. Кто-то известил императрицу. Она никаких действий не приняла. Видимо, потому что знала цену мужской верности. Муж изменял ей постоянно. Незадолго до своей смерти увлекся девицей Кантемир. Обещал жениться, если она родит мальчика. Мальчик родился, но мертвый…
Не зажилась на свете и Екатерина. В мае 27-го года ее похоронили.
Меншиков остался вершителем судеб.
Мориц начал готовиться к новому его нападению, возводить на острове посреди озера Уцмайс военные укрепления. Перевел на остров свою армию. Число солдат в ней еще уменьшилось. Говорили, их осталось всего человек триста. Обороняться же им предстояло уже не только от русского войска. Из Варшавы на Курляндию двинулась некая комиссия, чтобы положить конец митавской смуте. Комиссию для поддержки ее намерений сопровождала пятитысячная армия. Русские войска уступали польским в численности, но не в воинском искусстве. Командовал ими Ласси, «самый благородный, безукоризненный и блистательный русский генерал». Так отозвалась о нем Анна.
Мориц понимал: его солдатам не устоять перед столь серьезными противниками, нужна поддержка курляндцев. Обратился к ним с воззванием: «Божиею милостью, мы Мориц, граф саксонский, герцог Курляндский и симигальский, бригадир христианнейшего короля, нашим возлюбленным и верным подданным. Вступление чуждых войск в Курляндию, вопреки народному праву, не оставляет сомнения в их враждебных намерениях, посему предлагаю вооружиться всем могущим носить оружие и спешить на остров Уцмайского озера».
Поспешили лишь несколько добровольцев.
В замке переживали неудачу графа, полагали – Мориц своим воззванием оскорбил дворянство. Написал необдуманно, что он Божией милостью герцог Курляндский, тогда как его избрали дворяне. Упомянул как достижение свою службу у французского короля, с которой, будучи герцогом Курляндии, обязан был расстаться. Да еще и назвал короля христианнейшим. Вот и явились на остров гуляки-бретеры, те, кому все равно, где служить, лишь бы шпагой помахать.
В общем, собралось посреди озера вояк негусто. Далеконько находилось оно от курляндской столицы и от российского города Риги. От Польши – и того дальше, совсем не ближний свет. Чтобы захватить в плен несговорчивого графа, неприятелям его надлежало прошагать через всю Курляндию. Да и войску герцогини пришлось бы идти да идти, ввяжись она в эту политическую борьбу. Не из-за ее любви сходились насмерть генералы, поэтому она предпочла со своим двором отбыть в Вирцау.
«Самый благородный, безукоризненный и блистательный русский генерал» занял столицу. Войска окружили герцогский замок. Генерал на всякий случай приказал обшарить его: вдруг да Мориц там затаился. Лазутчики, конечно, докладывали, где граф. Но Ласси потому и считался безукоризненным генералом, что все донесения перепроверял. В Вирцау он тоже заглянул. Выразил герцогине искреннее почтение и оставил солдат охранять ее летнюю резиденцию.
– Чем же я ваших оккупантов кормить буду? – слабо запротестовала Анна. Генерал протянул ей кошель с золотом. Она не возражала.
Вести от Морица застревали где-то в пути. В последнем письме, недельной давности, он сообщал, что все еще возводит укрепления. В замке недоумевали, зачем он избрал для своего лагеря далекий остров, предположили: ждет помощи с моря от французов – ведь до порта Виндава от озера рукой подать. Это предположение обнадежило сторонников Анны. Они устали от осады и неопределенности своего положения. Тревожились, что будет с герцогиней и с ними, когда выдворят графа.
Стахия собственная судьба мало волновала. За Анну душа болела. Очень уж спокойной герцогиня выглядела. «Колечко золотое» напевала. Ну какое, ядрена вошь, колечко, когда Морица, может, уже подстрелили либо утопили в этом самом озере. Вспомнилось: молодка одна все в Борках пела, когда мужика ее сосной придавило. Пела-пела, потом руки на себя наложила. Он, правда, не слышал, чтобы такое с герцогинями-царевнами случалось, но все-таки глаз с Анны не спускал, дежурил по две смены. Она заметила его неутомимость – спать отправила. Сказала:
– Пойди, думм бер, отоспись, а то с лица спал из-за излишнего рвения, заговариваться начал.
Заговариваться! Да он рта при исполнении никогда не открывал. Был нем как рыба. Если только вздремнул ненароком, стоя, и сказал что-нибудь спросонья. Но скорее герцогине почудилось: не в себе она. Под эти раздумья Стахий ненадолго забылся в постели – приказ выполнял.
– Господин Стахий! Господин Стахий! Ее высочество вас к себе требует, – разбудил мальчонка паж.
– Что стряслось? – Стахий мигом вскочил. Одеваться не пришлось – спал по-походному.
– Все спокойно вроде, господин Стахий. – Мальчонка зевнул. А повел потайным ходом. О нем знали все в замке. И никто им не пользовался. Облюбовали его ежи, ужи да нахальные серые крысы. Паж был мальчуганом не робкого десятка: с тусклым фонарем смело шагал впереди.
В покои герцогини они вторглись через камин. Из-за дурной тяги в нем редко разжигали огонь. Анна ставила в него посудины с вареньем. Плесень боится дымного духа, уверяла Бенигну. Пару-тройку крынок Стахий с пажом впопыхах задели, опрокинули, возможно. На звон горшков мужик, стоящий к камину спиной, селянин по виду, быстро обернулся. Это был граф Мориц, в крестьянской одежде! Напротив графа на кровати сидели две герцогини. Две! Обе в одинаковых ночных платьях, что зовутся почему-то просто рубашками.
– Нагляделся, думм Бер? Теперь слушай! – сказала одна, конечно Анна. – Проводишь графа до границы. Марта говорит, ты каждую тропинку в лесу знаешь. Нечисть всякая тебе благоволит. – Она усмехнулась. – Я с вами тоже пойду, только переоденусь. – И скрылась за ширмой. – А чтобы стражи наши меня не сразу хватились, Марта тут побудет.
– Ты тоже переодевайся, Стахий! – Марта подала ему какую-то одежонку и отвернулась.