– Ты такая теплая и влажная. Ты совсем готова там, разве нет? Ты же чувствуешь. Неужели нет? – прошептал он, наклоняясь все ближе. Нет, она не была готова, не чувствовала себя готовой, хотя страх смешивался с острым возбуждением, пульсирующим прямо там, где он только что ее касался. Она не знала, что чувствует, не знала, чего ей ждать. Ее трясло, как в лихорадке, но губы отвечали на поцелуй со страстью отчаяния. Сейчас, все случится прямо сейчас. Одно было несомненно: она не хотела его отвергать. Не смогла бы, даже если захотела. Маша вцепилась руками в изголовье кровати, чувствуя, как огромная тяжесть придавливает ее к кровати и что-то большое, твердое, неотвратимое, проникает внутрь, в нее.

– Ох, девочка моя. Какая ты…

– Какая? – прошептала Маша, прикусив губу.

– Такая тугая.

– Это плохо?

– Смеешься? – прошелестел мужской шепот. – Расслабься. Я не сделаю тебе больно.

Николай замер на мгновение, остановив проникновение, склонился и нежно поцеловал Машины пересохшие красные губы, провел языком по ее напряженной шее, ниже, к нежному овалу ее груди, к ореолу горящего огнем соска, к твердому бутону, отзывавшемуся на каждое движение его умелого языка. Маша бурно выдохнула и раздвинула ножки еще чуть шире, чтобы дать место большому и сильному мужскому телу. Николай понял сигнал, улыбнулся, нежно провел рукой по Машиным волосам, а затем одним сильным ударом продвинулся глубоко внутрь ее тела.

И тут же замер. Время остановилось, и не было больше ни слов, ни движений, ни даже взглядов. Воздух потемнел и сгустился, Николай вздрогнул и поднял голову. Он побледнел и смотрел на Машу так, словно увидел привидение. Но сделанного уже не воротишь назад.

– Ты что, была… девственницей? – спросил он, все еще не шевелясь. – Маша? Что ты молчишь? Это было то, о чем я подумал?

– Нет, – пробормотала она, чувствуя, как слезы сами собой вдруг прорывают невидимую плотину и проливаются на ее лицо. Она повернула голову к стене, но Николай заставил ее посмотреть на себя, взял ее за подбородок и вгляделся в ее глаза.

– Ты плачешь! – возмущенно воскликнул он.

– Думаешь, я не знаю этого? – пробормотала она, прожигая его взглядом, полным слез.

– Но почему? Почему ты плачешь? Тебе больно? – спросил он, и Маша не смогла бы ответить на этот вопрос, даже если бы он получил возможность читать ее мысли. Здесь было все сразу – и стыд, и боль, которую он причинил ей, сам не ведая этого, и море эмоций, чувств, обрушившихся на нее ураганом, и незнание, как вести себя в подобной ситуации. Плакать было хорошо, вкусно. Хотелось свернуться клубочком и забыть обо всем, забыться и уснуть.

Он сейчас встанет и уйдет, скажет, что не подписывался на такое. И что она была обязана его предупредить. Он все еще был рядом, его член все еще находился внутри ее, и это было самое странное чувство на свете. Через секунду он покинет ее.

– Останься! – прошептала она еле слышно, и тут Николай посмотрел на нее с неподдельным изумлением.

– В смысле? – переспросил он. – С чего ты решила, что я куда-то собираюсь?

– Я… мне так стыдно… – всхлипнула она, чувствуя себя полной идиоткой. – Надо было предупредить.

– Надо было, – сурово кивнул он, переворачиваясь на бок. Маша почувствовала странное чувство пустоты и разочарования, когда его тело отделилось от нее. Даже то, что ей было больно, ничего не значило в сравнении с этим первобытным желанием оставаться единым целым. – Почему ты не сделала этого?

– Забыла.

– Смеешься?

– Но даже если бы я сказала, – прикусила губу Маша, – разве это что-то изменило?

– Изменило бы. Я принял бы меры.

– Убежал бы на край света? – улыбнулась сквозь слезы Маша.

– Что? Что ты говоришь, Марья Андреевна? С ума ты сошла? – покачал головой Николай. – Глупая ты девочка, ну что за ерунда у тебя в голове. Тебе больно? Скажи мне? Что ты чувствуешь?

– Я… нет, мне не больно. Уже не больно, – Маша рассмеялась сквозь слезы, и Николай прижал ее к себе. Так они и лежали, замерев в объятиях, вжавшись друг в друга.

– Господи, я лишил тебя девственности, – прошептал Николай через несколько минут. – Поверить не могу, что я сделал это.

– Почему?

– Не знаю. Просто не думал… что такое может случиться со мной.

– Это плохо?

– Нет, Машенька, нет, это совсем не плохо. Просто это многое меняет.

– Многое? Что? – спросила Маша чуть обиженно.

– Это невозможно объяснить словами, – покачал головой он, а затем вдруг бросил взгляд на Машины ноги. – Господи, у тебя кровь. Пойдем, нужно тебя вымыть. Вставай, котенок.

– Не нужно обращаться со мной как с ребенком! – крикнула Маша, вскочив на кровати.

– А как ты хочешь, чтобы я с тобой обращался?

– Никак! – крикнула Маша. – Не обращайся со мной никак!

– Маша! – прокричал Николай вслед Маше, но та уже скрылась в ванной комнате. И прежде чем Николай нагнал ее, она уже щелкнула замком и осталась одна в прохладной ванной. Можно было прижаться лбом к холодному кафелю и просто стоять, ни о чем не думая. Маша включила воду и подставила ладони под струи, она всегда так делала, когда ей было грустно или тяжело.

Глава восемнадцатая
Память девичья

Все произошло не так, как она хотела, и теперь Маша не знала, что ей делать. Как вести себя, что говорить? Делать вид, что ничего не произошло? Сказать, что все это – ерунда, попросить его обо всем забыть? Продолжить работать вместе, будто этой ужасной, ненормальной ночи и не было? Обсуждать планы на их ландшафтный парк? Все это вдруг показалось Маше таким невыносимым, омерзительным, бессмысленным, а сама она вдруг почувствовала себя грязной и ненужной. Зачем он пришел к ней? Зачем она пустила его?

Пока Николай Гончаров не пришел в ее жизнь, все было куда проще и легче.

Маша слышала, что он стучится в дверь и зовет ее по имени, но не нашла в себе сил ответить. Она сидела в ванне, а теплые струи падали на нее сверху, ударяясь о кожу, обжигая и стекая вниз. Это было хорошо.

Пока Николай Гончаров не пришел в ее жизнь, там не было ничего настоящего. Только глупая фотография, в которую она была влюблена. Это так легко – любить фотографию, и это так невыносимо сложно – отдать себя в руки живого мужчины, не зная, что он сделает или скажет в следующий момент. Не зная, любит он тебя или нет. Не захочет ли он «принять меры».

Пока Николай Гончаров не пришел в ее жизнь, она никого не любила.

– Маша, открой дверь, что ты творишь! – крикнул он, а затем была тишина. Маша сидела, подставив лицо струям воды, представляя, как Николай ходит по квартире, задумчивый, растерянный, не зная, что ему сделать и как поступить с неопытной дурочкой, с которой он связался по глупости. Потом он вдруг понимает, что делать ему с ней нечего, что это – не для него. Его ждет привычная жизнь, полная приятных переживаний, красивых женщин, богатых возможностей. Он оглядывается в полумраке их простой московской квартиры, а затем идет в Машину комнату, быстро одевается, воровато оглядываясь и прислушиваясь к тому, не выходит ли Маша из своего добровольного заточения в ванную, и спешит покинуть ее квартиру. Сбегает по лестнице, чтобы не ждать лифта, запрыгивает в свой тонированный, отражающий свет автомобиль и уезжает прочь. Навсегда.