* * *
Из задумчивости его вывело нетерпеливое похлопывание по спине.
– Вы в булочную ходите книжки, что ли, читать или хлеб покупать? Здесь вам не библиотека. Продвигайтесь вперед. И очередь свою не теряйте, а то булки стынут… – услышал он нетерпеливый мужской голос.
Когда он протискивался с елкой в квартиру, то почувствовал запах борща. Улыбающийся Джуниор с лицом, вымазанным шоколадом, сидевший довольный собой на расстеленном посреди кухни толстом плюшевом пледе, бросил мимолетный взгляд на елку и спокойно продолжил выковыривать маленькой ручонкой нутеллу со дна банки. Агнешка не заметила его прихода: говорила по телефону и что-то размешивала ложкой в кастрюльке, стоявшей на плите.
– Ну и сколько добавлять уксуса? Ты ведь знаешь Винсента, он любит борщ с кислинкой. Лимон? Да ладно, при чем тут здоровье? Нет, лимон – это совершенно другая кислота. Мам, неужели ты думаешь, что я не знаю, что он любит, а что нет? Должен быть уксус. У меня есть польский, самый дешевый. Такой, в стеклянной бутылке. Еще со времен социализма. Жуткая кислятина, но Вин его обожает. Сколько бы ты добавила? Две ложки? Ну тогда я добавлю три.
Тут она повернулась и прокричала в трубку:
– Боже ж ты мой, мамочка! Вин вернулся, да с какой елкой! Слушай, перезвоню попозже. Да, настоящая! А какой ей еще быть? Ты думаешь, у нас в лесу искусственные елки растут?! Пока. Да, есть у нас гирлянда, я тебе сегодня уже говорила. Нет. Не проверяла. У меня есть запасные лампочки. И облатка тоже есть. Нет, не знаю, освященная или нет. В «Реале» не крестят и не освящают. Всё, пока. Какие вареники? Ну естественно. Не знаю, прыскали капусту или нет, на квашеной не видно. Обычная, из продовольственного. Нет, маковый пирог не пекла, купила. Никого не отравлю. Ну что ты несешь, чушь какая-то! Да. Белая скатерть. Вышитая, от бабушки. Нет, не дырявая. Вин не любит селедку. И в сметане тоже не любит. Двенадцать блюд?! Ну разве что поставлю на стол баночки с детским питанием Джуниора. Что ты? Да, обязательно. Сделаю ему что-нибудь французское… Нет, не то, что ты думаешь, я не столь вульгарна. Что ты говоришь? Да, запечем карпа. Нет, Джуниору не дам, и костями он не подавится. Всё, хватит выдумывать! Пока! Нет, на исповеди я не была. Ну не была, и всё. Если ты нагрешила, то сама сходи, а за мной нет никаких грехов. На рождественскую службу? Не знаю. Подожди секунду… Вин, мы идем на рождественскую службу?
– Естественно, идем. Как это – Рождество без рождественской службы? Пойдем в часовню при монастыре камальдулов.
– Ты слышала? Вин, оказывается, религиознее меня. Да, мама, будем на службе! У камальдулов. – Говорила она всё более нетерпеливым голосом, прижимая трубку к губам. – Джуниор? А куда ему еще? Джуниор пойдет с нами. Почему это к камальдулам его не пустят?! Ты что такое говоришь?! Джуниор – мальчик, напомню тебе, мама. У тебя внук, а не внучка. Пока что. Женщин и девочек монахи не впускают, это правда, но двенадцать раз в год делают исключение и впускают всех. Рождество как раз такой день. Я абсолютно уверена!!! Всё, пока. Я говорила тебе, мама, что позвоню потом. Сейчас времени нет. Мне еще вареники готовить. – Закончила разговор, положила трубку рядом с засыпанной мукой столешницей и подбежала к нему. – Ты ведь знаешь, как с мамой разговаривать. Всё ей надо знать. Она всегда такая была. – Встала на цыпочки и поцеловала его в щечку. – Как же тебя долго не было, Вин. Уж и не знала, что делать. А елочка – супер.
Схватила ее за макушку и поволокла в гостиную. На низком шестиугольном массивном табурете лежала привязанная к сиденью тяжелая чугунная крестовина. Из-за Джуниора, который сейчас проходил очень опасный этап трогания, хватания, таскания, толкания, роняния, раскурочивания, разбивания всего, что находилось сперва в зоне доступности его взгляда, потом – в зоне доступности его ручонок, решили, что в этом году поставят елку на чем-нибудь посолиднее, в меру для него недоступном. Крестовину – «настоящую, довоенную, а не из хлипкого пластика, как сейчас делают», – добытую из недр подвала, подарила им старуха Бжезицкая, а тяжелый, проеденный древоточцем дубовый табурет – настоящий инженерный шедевр – на четырех деревянных ножках, со свинцом, залитым в сиденье, они купили еще осенью буквально за гроши на ярмарке старья во время экскурсии в Казимеж на Висле. Табурет с елкой на нем – это была идея Агнешки – они отделят от остальной комнаты узкой занавеской типа пляжной. Приколят на нее несколько праздничных блесток. Джуниор встанет перед ними, может, какую и сомнет, может, оторвет, может, даже оближет, зато они смогут относительно спокойно отметить сочельник.
– Мы ведь уже сейчас можем выпить вина, можем? Перед завтраком? Ты ведь это лучше меня знаешь, мой католик-теоретик. Это ведь сегодня не грех, верно? – спросила она, прижимаясь к нему, когда он вернулся в кухню.
– Вино! Проклятье! Совсем забыл… – крикнул он, выбегая из кухни.
А что тут удивляться: в первую очередь – детское питание для Джуниора, это ведь гораздо важнее, чем вино. Так думал он, заводя машину. Подъехал к «Реалу». Борьба за место на парковке. Людей море. И все бегают, суетятся, беспокоятся, все возбуждены, под стрессом, некоторые склонны к агрессии. Чтобы только успеть, чтобы никто не выкупил этот кусочек ветчинки – хотя этой ветчинки везде просто завались – до него, чтобы сегодня вечером, и завтра утром, и послезавтра днем на столе было все так, как Бог велел, и чтобы родня не оговорила. Очередь за корзинкой, очередь к весам у бочки с квашеной капустой, очередь к весам у апельсинов. Но основное столпотворение пришлось на рыбный отдел. Возбужденная толпа давила сама себя около бочек с карпами. Продавцы в некогда белых, а теперь вымазанных кровью и чешуёй фартуках достают из бочек трепещущую в их руках рыбу. Спрашивают, годится ли та, годится ли эта. А когда ту или эту, но обязательно живую упаковывают в пластиковый пакет, то она трепыхается еще больше. А если рыбку надо забить, то всё для клиента, убьем. При вас. Восемь восемьдесят за кило живого карпа. Точно так, как написано на этикетке, а убиваем бесплатно, подарок от заведения, праздничный бонус – счастливого Рождества! – для польского клиента от немецкой сети «Реал». И тогда карпа кладут на деревянную столешницу рядом с бочкой, где он только что плавал, продавец берет в руки окровавленный нож, напоминающий меч, дети в очереди или зажмуриваются, или со страхом утыкаются в папу-маму-бабушку-дедушку, а отсеченная голова карпа плюхается в красно-бурую жижу в ванночке у прилавка. Если клиент желает, то голову можно выловить. И будет «прекрасная ушица из карпика». Кроме того, за голову ведь заплачено, потому что цена восемь восемьдесят это «за всего карпика с головой и глазками». А наваристая уха из головы карпа – «первое средство от похмелья». Тем временем обезглавленный карп продолжает агонизировать и подскакивает на окровавленной деревянной столешнице. Широко открытыми глазами дети смотрят на это биологическое чудо (без головы, а живее всех живых) в «Реале», а матери-отцы-дедушки-бабушки не знают, что и сказать. Бог народился, карп преставился. Наверняка против воли Божьей. Винсент поспешил покинуть это скорбное место.
Зато тихо и спокойно было у полок с детским питанием, которого столько, что ноги могут разболеться, пока всё обойдешь. Несколько мужчин со страхом первопроходца снимали с полок баночки, внимательно изучали этикетки, клали баночки назад, чтобы в другом месте, несколькими метрами далее, сделать в точности то же и еще сильнее озадачиться. Он вспомнил слова Агнешки: «Морковку с бананом и курицу с овощами лучше всего брать от „Hipp”». Нашел пустую коробку и стал укладывать в рядок разноцветные баночки. Морковка, курица. Курица, морковка. Оторвался от работы, осмотрелся по сторонам и увидел, как справа и слева от него еще недавно напуганные обилием и разнообразием детского питания мужчины делают то же самое – складывают баночки в коробки. Морковка, курица. Курица, морковка. Точь-в-точь как в его коробке. Улыбнулся, отошел.