Товарищи графа выглядели еще хуже. Грубая повязка на левой руке у Герина частично скрывала страшный ожог от локтя до запястья. Беренгер потерял бо́льшую часть бровей, они сгорели, и осталась лишь короткая щетина. Одежда участников набега пропахла дымом, в ней виднелись дырки, прожженные искрами или горячим пеплом.
Солнце скрылось за горной грядой, и сразу так похолодало, что Эггихард предложил обсудить планы на следующий день у очага в пастушьей хижине.
– Мы не могли понять, почему набеги сарацин сегодня утром прекратились, – сказал сенешаль, когда мы уселись на шаткие скамейки. Он с нескрываемой завистью смотрел на рог из зуба олифанта. – Наверное, узнали, что вы приближаетесь с тыла.
Хроудланд раздобыл мех с вином. Он поднял его к лицу и пустил себе в рот длинную струю, потом тыльной стороной ладони вытер губы и сказал:
– Если вернутся, мы быстро их выпроводим.
Эггихарда возмутила непонятливость Хроудланда.
– Я так понимаю, с васконской угрозой вы уже разделались? – Еле сдерживаемая враждебность между ними была готова прорваться наружу.
Граф горько усмехнулся.
– Памплона больше не доставит беспокойства.
Возникла неловкая пауза, потом молчание прервал Беренгер:
– Памплоне преподан урок.
Эггихард, приподняв брови, повернулся к нему.
– Или же вам просто удалось настроить жителей против нас? – язвительно проговорил он.
– Недовольных там мало потому, что там вообще мало кто остался в живых, – ответил Беренгер. – Зря они так запустили стены, это была ошибка. Мы ворвались на улицы, прежде чем горожане успели собраться для защиты.
– И что потом?
– Какой-то идиот устроил пожар. Огонь распространился слишком быстро.
– Слишком быстро для чего?
– Чтобы мы сумели должным образом обчистить город.
Эггихард ухмыльнулся, и я задумался, не рад ли он, что его предостережение против нападения на Памплону оказалось верным.
– Значит, плохо управились. Жаль.
Хроудланд вспыхнул.
– Управились лучше, чем кое-кто с этим дурацким отступлением. Если бы мы сегодня не оказались здесь, сарацины могли бы забрать обратно сарагосский выкуп.
Оба командира ощетинились друг на друга, потом Эггихард, видя вызывающие взгляды Хроудланда и его людей, встал и вышел из хижины.
Граф бросил на меня возмущенный взгляд и проговорил:
– Видишь, сколько приходится терпеть от этого бездарного болвана!
Я молчал. Мне вспомнился дурной характер моего отца. Он становился сварливым и обидчивым, когда возвращался с неудачной охоты.
Хроудланд выдавил еще порцию вина из меха и плюнул в огонь очага.
– Добыча в Памплоне не окупит месячных расходов.
– Слава богу, ты можешь рассчитывать на свою долю денег из выкупа, что получили от вали Хусейна, – рискнул напомнить я.
Он, задрав подбородок, посмотрел на меня.
– Когда мы налетели на Памплону, она уже была опустошена. Большинство сокровищ унесли в безопасное место.
– Ты уверен?
– Конечно, – буркнул он. – Мы вошли в собор еще до того, как он загорелся. Там ничего не было. Даже никакой церковной утвари. То же самое в купеческих домах. Нашли лишь несколько безделушек.
Он взглянул на меня своими налитыми кровью глазами.
– А ведь есть куда более драгоценная добыча.
Я в замешательстве посмотрел на него.
– Какая добыча?
Граф наклонился и вытащил из очага тлеющую головешку. Он раздул ее, пока на конце не появилось пламя.
– Одноглазый, подумай о своей прежней поездке через эти горы. Мы говорили об этом, когда ехали на юг. Ты сказал, что люди в этих горах – древний народ, веками живущий в горных цитаделях.
– Так описывал их вали Хусейн, – ответил я.
– Разве он не уточнил, что они брали дань с проезжающих через перевал или грабили их, если те отказывались платить?
От его вопросов все больше становилось не по себе.
Когда друг обратился ко мне снова, он говорил мечтательным тоном, словно был где-то далеко-далеко, и отстраненно уставился на пламя на конце головешки.
– Священник в Памплоне злорадствовал надо мной, когда его церковь горела вокруг. Он радовался, что их величайшее сокровище для нас не представляет интереса. – С внезапной злобой граф ткнул головешку обратно в очаг и оставил ее там среди тлеющих углей. – Ему следовало держать язык за зубами. Но священник был слишком поглощен своей жалкой победой – как он выразился, церковные духовные богатства перевешивали для него все мирские ценности. Я спросил его, что он имеет в виду, и мужчина ответил, что их величайшим сокровищем является какой-то каменный потир, привезенный из Святой Земли.
Я похолодел. Теперь стало понятно, зачем Хроудланд в такой спешке поскакал в горы.
Граф воззрился на меня, как будто впервые увидел.
– Я спросил священника, почему же этот потир такой особенный, и он сообщил, что из него пил Христос на Тайной вечере.
– Наверняка он также сказал, где его искать? – Я, насколько мог, придал своему голосу недоверия, но Хроудланд не обратил внимания на мой скептицизм.
– Пришлось немного надавить на собеседника. Потир не принадлежит их церкви, но его приносят туда по особым праздникам. А в остальное время хранят в горном приюте. – Он схватил меня за рукав. – Видишь, Одноглазый. Все сходится. Замок в горах, древние хранители, потир из Святой земли. Это наверняка Грааль. Каким-то образом васконы отобрали его у путешественников, которые проходили через перевал. Если я привезу такое сокровище бретонцам, то стану больше, чем просто маркграф.
Я снова попытался разубедить друга.
– Всем известно, что васконские горные убежища неприступны.
– А если взять хитростью? – вдруг проговорил он лукаво. – В пяти милях отсюда находится приют, совпадающий с описанием памплонского священника. Стоит взглянуть. – Для большей убедительности он дернул меня за рукав. – Одноглазый, завтра я поеду посмотреть, что там можно найти. И хочу взять тебя с собой. Введи пленника, – велел он Беренгеру.
Беренгер вышел из хижины и через мгновение вошел, толкая перед собой низенького жилистого человека потрепанной внешности. Половина лица мужчины была изрезана и в синяках. Кто-то здорово его избил. У меня что-то шевельнулось в памяти. Это был васконский пастух, в чьей хижине мы сидели.
– Мы поднимались по дороге и поймали этого мерзавца, когда он шпионил за нами, – сказал Беренгер и подсек пастуху ноги, так что тот тяжело повалился на землю.
– Он живет здесь, – сказал я, защищая несчастного.