– Перед тем как уйти? – возмутился я. – Ну нет, еще не время! Я им не позволю.
– Почему?
– Потому что я не хочу, чтобы этот мир рушился.
Я снова поднял голову к небу и требовательно сказал:
– Не вздумайте разбегаться, голубчики! Оставайтесь здесь.
Диковинные существа послушно прекратили свое мельтешение. Разумеется, даже сейчас небо не было похоже на то, что я привык видеть над своей головой по ночам, но теперь я мог разглядеть очертания созвездий – изумительно красивые и обезоруживающе конкретные: гибкое тело Льва, застывшие чаши Весов, Водолея с традиционным кувшином, Медведицу, совершенно не похожую на знакомый мне с детства неуклюжий ковш, Волопаса с длинным пастушьим посохом.
– Змей уже близко, – озабоченно сказал один из эльфов. – Чувствуешь, как похолодало?
– Нет. Но я чувствую, как дрожит земля, и воздух стал таким густым, что его надо пить, а не вдыхать. Это он?
– Это он. Постарайся смотреть на Змея без страха и враждебности. В сущности, он не слишком отличается от тебя самого. Ты – одна рука судьбы, он – другая.
– А кроме нас у этой стервы имеется еще добрая тысяча рук, так что никто не уйдет без рождественских подарков! – усмехнулся я.
– Так оно и есть, – спокойно подтвердил эльф.
А потом мне стало не до разговоров. Я увидел Змея.
Он не был похож на настоящую гигантскую змею. Он вообще не был похож ни на что – не живое существо, не чудовище, которое можно считать своим врагом или опасным противником, а просто бесконечно длинный толстый луч абсолютной темноты, живой, сверкающей и осязаемой. В том месте, где эта темнота казалась особенно густой и непроницаемой, находилась пасть Змея – я знал это наверняка, подобно тому как, глядя на дерево, мы сразу понимаем, где его ствол, где ветви, а где корни.
Из этой, почти невидимой, пасти извергались сгустки особой, плотной тьмы. Они были почти живыми, алчными и озабоченными поиском пищи, так что поглощали все, с чем соприкасались: приземистые строения служебных помещений, красные киоски с кока-колой, опустевшие клетки, скамьи и цветочные клумбы исчезали у меня на глазах, как акварельные мазки, небрежно залитые черной тушью.
«Это и есть хваленый яд Змея, – понял я. – Хорош был бы Тор, если бы сунулся к нему со своим дурацким молотом!»
Птицы, все это время кружившие над моей головой, испуганно взмыли ввысь: присутствие Змея их явно нервировало, а небо его вроде бы не интересовало, по крайней мере, пока.
– Макс, вот теперь мне страшно.
Я обернулся и увидел отчаянные глаза Афины. Она нервно кусала губы – те самые, которые мне посчастливилось целовать вчера – целую вечность назад! Но мое помертвевшее сердце осталось равнодушным к ее паническому страху.
– Я не справлюсь с этим! – настойчиво сказала она.
– Ну что ж, не справишься – и не надо, – я пожал плечами. – Тебе вовсе не обязательно оставаться здесь, Паллада. Ты можешь улететь, как эти птицы. Почему бы и нет? Ты всегда была одной из них, нужно только вспомнить об этом. Ты можешь стать чем угодно и уйти вместе с ветром – помнишь, я обещал тебе, что такое возможно? Он уже начал дуть, твой ветер, позволь ему унести тебя.
Я вдруг осекся, словно бы захлебнулся собственным монологом, а затем с моих губ сорвались какие-то чужие, непонятные мне самому слова – не то заклинания, не то последние нежные признания на неизвестном мне самому языке.
Круглые от ужаса серые глаза Афины исчезли. Несколько мгновений на меня внимательно смотрели желтые совиные глаза, а потом крупная хищная птица с восхитительным яростным криком впилась кривым клювом в мое плечо. Она укусила меня всерьез, до крови, оставалось только радоваться, что ей не взбрело в голову выклевать мне глаза.
Потом ее крик слился с другими птичьими криками и растаял где-то на недосягаемой высоте.
– Ничего себе, поцелуй на прощание! – ошеломленно сказал я. – Могла бы сказать спасибо, я ведь только что помог ей вырваться на свободу.
– Иногда свобода – самый страшный дар.
Я обернулся и увидел Гермеса. Он показался мне серьезным и печальным – а ведь до сих пор этот веселый бог не грешил подобным выражением лица даже в самые тяжелые для Олимпийцев дни.
– Мне кажется, Афина любила тебя, – добавил он. – Нужна ей была эта свобода, как индюку патроны! Сестренка очень испугалась, это правда. Но думаю, она бы все-таки предпочла сунуться в пасть Змея, рука об руку с тобой. Она просила тебя не о свободе. Ей требовалось кое-что попроще: несколько утешительных слов, ласковый взгляд.
– Утешительные слова и ласковые взгляды еще никогда никого не спасали от смерти. Мне кажется, я ее тоже любил, да так сильно, что теперь, когда ее больше нет рядом, все остальное уже не имеет никакого значения. Поэтому ей достался мой самый лучший дар – тот, который я так и не смог сделать себе самому. А нужен он ей был или нет – откуда нам с тобой знать? Думаю, со временем она сама разберется. В отличие от нас у нее теперь есть время – даже на такие пустяки. А у нас нет. Видишь, Змей уже совсем рядом.
– Что будем делать, Владыка? Есть идеи?
Голос Анатоля не дрогнул, он звучал насмешливо и вызывающе. По крайней мере, он-то уже выиграл свою битву. Хоть один из нас, и то хлеб!
– Никаких идей, – я бесшабашно рассмеялся. А потом набрал в легкие побольше воздуху и заорал во всю глотку: – Кто любит меня, за мной!
Вообще-то я вовсе не собирался орать и уж тем более цитировать Жанну д’Арк. Сам не знаю, как меня угораздило. Но именно тогда я понял, почему маленькая Жанна выбрала именно эту дурацкую фразу, чтобы повести за собой свою армию. По большому счету это единственное по-настоящему честное предложение, которое может сделать полководец своим солдатам.
Я повернулся лицом к Змею и устремился вперед. А когда первая капля ядовитой тьмы соприкоснулась с моей кожей, нахально расхохотался: «Ну ладно, еще одной жизнью меньше, тоже мне несчастье!»
Признаться, мне не хватало Джинна и его насмешливого глухого голоса. Он непременно сказал бы мне сейчас: «Зачем так много эмоций, Владыка?» – или что-то в таком духе, а потом не поленился бы нажать на кнопку и врубить мое любимое «Innuendo», чтобы я, дурак, вспомнил, что могу быть «всем, чем захочу», и не пер на это непостижимое чудовище, как контуженый герой Мировой войны на вражеский танк. Но поскольку мой мудрец был где-то далеко, я продолжал корчить из себя последнего солдата всех времен и народов, с идиотской ухмылкой блаженного отвоевывая у Вечности метр за метром безнадежно мертвой земли.
А потом я, невменяемый, оплеванный тьмой, но все еще живой, оказался совсем рядом с пятном тьмы, которое было пастью Змея. Она больше не пугала и не завораживала меня – наверное, просто потому, что я слишком устал. К тому же я успел привыкнуть к факту ее существования, принять ее как малоприятный, но вполне обыденный фрагмент реальности.