Марина придавила окурок и встала с табурета, неловко ступив на больную ногу, ойкнула, не сдержавшись, и достала ручную мельницу, засыпала туда зерна. Машинально вращая ручку, она смотрела в темное окно и пыталась найти ответы на свои вопросы, но их не было.
Запах варящегося кофе немного успокоил, внушил некую уверенность – этот аромат всегда был ароматом дома, места, где ей хорошо, спокойно и ничего не угрожает. Марина взяла чашку и пошла в гостиную, в уютное большое кресло, куда можно было забраться с ногами, завернувшись в плед, и посидеть в тишине.
Ее всегда удивляло, как начинается утро здесь, в Бристоле. Звук свернутой в трубочку газеты, ударяющейся в дверь, неторопливые шаги булочника из соседней маленькой пекарни, приносящего корзинку со свежим хлебом. Поначалу она никак не могла привыкнуть к тому, что, открыв утром дверь, всегда обнаруживала на крыльце плетенку с хлебом и газету, но теперь уже не удивлялась – это было частью местной жизни.
Сегодняшнее утро началось со шлепанья босых ножек по полу. Сонный Егорка пришел в гостиную, и Марина едва успела отставить на столик чашку, как он забрался к ней на руки, свернулся клубочком, обняв мать за шею, и продолжил спать. Прикрыв его пледом, Коваль прижалась губами к макушке и прошептала:
– Поспи, еще очень рано…
Мальчик что-то сонно пробормотал, почмокал губами и затих. Марина машинально качала его на руках, как будто он был совсем крошечным, беспомощным и трогательным, как новорожденный котенок.
Она любила его так, словно родила сама, выстрадала, вложила всю себя. Порой ей даже странно было – как можно настолько любить ребенка, которого муж зачал от другой женщины? Но Коваль всякий раз убеждала себя в том, что все, что знает, умеет и делает Егорка, принадлежит ей, а не его погибшей матери, поэтому нет смысла задумываться и терзать себя.
…Звук шагов по лестнице заставил Марину обернуться и прижать к губам палец, давая Женьке понять, что Егор спит. Хохол кивнул, застегивая замок ветровки. Лицо было недовольным, помятым с похмелья, однако на пробежку он все равно вышел.
– Что не спишь? – шепотом спросил он, наклоняясь и касаясь Марининой щеки губами.
– Не могу.
– Из-за меня?
– Нет.
Вот здесь, по традиции, Хохол должен был бы обидеться и сказать что-то на тему «разумеется, из-за меня ты не переживаешь», но сегодня он не был настроен на такие разговоры. Он только вздохнул и пошел в прихожую.
Марина со спящим на руках сыном просидела до Женькиного возвращения, боясь даже пошевелиться, чтобы не нарушить сладкий сон ребенка.
– Все еще спит? – шепотом спросил Женька, сбрасывая мокрую от пота ветровку на пол в прихожей. – Надо же, расслабился как… чувствует, что каникулы. Давай я его унесу, он же тебе все руки уже отмотал…
Хохол осторожно забрал Егорку и унес наверх, в детскую, а сам долго фыркал под водой в душе, смывая пот и похмелье. Он чувствовал себя виноватым за вчерашнюю попытку скандала, которую так ловко погасила Марина. Но разговор с Бесом всколыхнул в нем что-то, заставил вспомнить события, о которых они оба, и он, и Марина, старались забыть в течение этих трех лет.
Перелет, а затем почти трехчасовое путешествие в нанятом микроавтобусе отняло много сил не только у Хохла, но и у Валерки. Маленький Егорка ныл всю дорогу, не находя себе места, у Марины поднялось давление, Хохол бесился – словом, все шло из рук вон плохо.
Наконец машина остановилась у небольшого двухэтажного дома. Женька расплатился с водителем, открыл дверь ключом, лежавшим в специальном тайничке в ступеньке, и кивнул Валерке, разрешая выходить. Они кое-как справились с носилками, Егором и чемоданами и сели в гостиной, переводя дыхание. Женька откинулся на спинку кресла, закрыв глаза, Егор, утомленный дорогой, наконец-то уснул, и Валерка унес его наверх, в маленькую комнатку. Мельком он успел оглядеть дом и убедиться, что к их приезду здесь готовились. Причем тот, кто их ждал, ушел совсем недавно – на кухне, идеально убранной и обставленной хорошей мебелью, пахло яблочным пирогом и чем-то еще мясным.
– Жека… ты спишь, что ли? – Валерка чуть тронул Хохла за плечо, и тот моментально вскочил:
– Что?! А… это ты… Ну что, может, поедим пойдем? Там Сара должна была жратву оставить…
– Домработница, что ли?
– Ну да. Еще у Малыша работала, странная такая баба… Маринка ее не любит, говорит – розовая она, – зевнул Женька, потягиваясь. – Ладно, идем, поедим да завалимся. Я уже не могу, все внутри трясется.
Валерка сел за барную стойку, заменявшую стол, а Хохол вынул из духового шкафа укрытый фольгой противень, на котором оказались куски говядины, запеченной с грибами и сыром, а также запеченная половинками картошка. Подозрительно понюхав это все, Женька разложил мясо и гарнир по тарелкам и в ответ на удивленный взгляд Валерки пояснил:
– Сара не умеет готовить, я просил, чтобы заказала в ресторане. Вот и проверяю.
– А как ты с ней объяснился, ведь по-английски не говоришь? – беря в руки нож и вилку, поинтересовался Валерка.
– Ну, у нас в доме полно знатоков, – вздохнул Хохол, взгромождаясь на высокий табурет. – Генка написал русскими буквами все, что надо, я прочитал Саре по телефону. Что ты ржешь? А как иначе? Маринка всегда сама с ней объяснялась, а я только «привет-пока» могу сказать.
– Как же ты будешь, а?
– Подучу, выхода нет.
– А пацан?
Хохол помолчал, ковыряя вилкой сырную корочку на отбивной. Его самого беспокоил этот вопрос – что делать с Егором, как учить его говорить, на каком языке, и самое главное – кто будет это делать? Если бы с Мариной все было в порядке, то все это и не коснулось бы его, Женьки, – Коваль сделала бы это сама, но сейчас… Придется, видимо, как-то договариваться с Сарой.
– Слушай, Жека… пока я здесь, мы можем поискать какую-нибудь девчонку-студентку, ведь полно русских, обучающихся в Англии, – подал голос Валерка. – Она бы приходила несколько раз в неделю, допустим, и занималась с Егором языком. Ей заработок, и тебе меньше проблем…
Хохол глянул на сидящего перед ним доктора даже с уважением:
– А ты голова, Валерка! Я бы сам и не допер… Ведь правда!
– Ну, отлично – тогда сегодня отдыхаем, а завтра с утра начинаем дела делать. Пойду гляну Маринку и завалюсь. – Кулик встал с табуретки и направился в спальню, где они разместили больную.
Хохол тоже двинулся следом, не мог оставить Валерку наедине с Мариной, не переносил его прикосновений к ней, хотя и понимал, что это продиктовано необходимостью, Кулик – врач. Но ревность и чувство собственничества не давали покоя.
Коваль уже не спала, смотрела на стену, нахмурив брови. Женька сел рядом с ней на кровать, осторожно взял за руку:
– Привет, родная… проснулась?