Я понимаю, что должна это сделать, но ноги отказываются повиноваться. Несколько глубоких вдохов — и я решительно иду к светлому деревянному гробу.
Это и есть Сэди. Настоящая Сэди. Моя стопятилетняя двоюродная бабушка, которую я так и не узнала при жизни.
— Вот и встретились, — бормочу я. Потом бережно и нежно оборачиваю ожерелье вокруг морщинистой шеи.
Она такая крошечная, такая беззащитная. Сколько раз я пыталась к ней прикоснуться, взять ее за руку или обнять… И вот теперь она передо мной. Ее тело. Я осторожно поправляю седые волосы, разглаживаю складки на платье.
Наверное, полагается сказать что-то прочувствованное, но в голове ни единой мысли.
Надо уходить.
На подрагивающих ногах добредаю до двери, поворачиваю ручку и вываливаюсь в коридор.
— Попрощались? — спрашивает похоронный агент.
— Да-да. Все хорошо. Спасибо вам. Я на вас рассчитываю. А сейчас, простите, очень спешу. Важные дела.
Чуть ли не бегом устремляюсь к выходу и вылетаю на улицу. Дверь хлопает у меня за спиной, а я, хватая ртом воздух, смотрю на другую сторону улицы.
Скамья пуста.
Мне становится все ясно. Да кому не стало бы.
И все равно кидаюсь через дорогу, в отчаянии озираюсь и надрываюсь, пока хватает голоса:
— Сэди! СЭДИ!
Я рыдаю, отказываюсь от помощи добросердечных прохожих, какое-то время ношусь вокруг скамейки, затем падаю на нее без сил. Я надеюсь на чудо. Я жду.
Вскоре начинает темнеть, я дрожу то ли от холода, то ли от напряжения. И наконец сдаюсь. Сердце не врет.
Она не вернется. Наши дороги разошлись.
— Дамы и господа!
Микрофон дает петуха, я замолкаю и смущенно откашливаюсь. Никогда прежде мне не доводилось сталкиваться с такой мощной звуковой системой, и хотя я предварительно потренировалась, произнося: «Привет, стадион Уэмбли, раз-два, раз-два», все равно выходит не слишком хорошо.
— Дамы и господа! — снова начинаю я. — Благодарю вас за то, что почтили нас своим присутствием в этот печальный, торжественный и радостный день… — На меня с ожиданием смотрят десятки глаз. Пожалуй, даже сотни. Все пределы церкви Святого Ботольфа забиты. — Чтобы выразить признательность необыкновенной, тронувшей наше сердце женщине.
Огромная репродукция портрета Сэди занимает почетное место. Она украшена самыми роскошными и потрясающими цветочными композициями, которые я когда-нибудь видела, — лилии, орхидеи, вьющийся плющ и желтые розы с зеленом мхом, изображающие ожерелье.
Знаменитые лондонские флористы, «Хоукс и Кокс», славно поработали. Они узнали о мемориальной службе, связались со мной и предложили свои услуги абсолютно бесплатно, ведь они — огромные фанаты Сэди и всегда рады продемонстрировать свое к ней почтение. (Циники бы сказали, что все это они сделали ради рекламы.)
Поначалу не предполагалось такое скопление народа. Просто мемориальная служба для близких в память о Сэди. Но Малькольм из Лондонской портретной галереи прослышал об этом, по его предложению мы выложили информацию на сайте музея, и все поклонники изобразительного искусства получили возможность выразить уважение к столь знаменитой персоне. Отбоя от желающих не было, так что пришлось проводить жеребьевку. Ее результаты объявляли по телевизору в «Вечерних новостях», и теперь все счастливчики здесь. Когда я увидела эту прорву народа, чуть не лишилась чувств.
Дресс-код на сегодня — «двадцатые годы», и каждый постарался как мог. И хотя викарий твердил, что на похоронных службах не принят «дресс-код», правила диктовала я. Сэди наверняка понравилось бы.
Медсестры из дома престарелых приоделись и приодели своих пожилых пациентов. Выглядят они очень эффектно, сплошь шляпки и бусы. Джинни смотрит на меня и приветственно машет веером.
Джинни и несколько других сестер пригласили на кремацию и закрытые похороны Сэди несколько недель назад. Там присутствовали только люди, знавшие Сэди лично. В сердечной обстановке мы пообедали, поплакали и посмеялись, выпили вина, вспомнили разные истории из жизни Сэди, а потом я внесла огромную сумму на счет дома престарелых.
Маму с папой я не пригласила. Но они не обиделись.
Сейчас они сидят в первом ряду. Мама в жутковатом лиловом платье с заниженной талией и повязке, которая подошла бы солисткам группы АББА. Папа надел вполне заурядный современный костюм, из кармашка торчит шелковый платок в горошек. Но все это неважно, ведь в глазах родителей, устремленных на меня, столько нежности и любви…
— Те, кто не знал Сэди лично, конечно, спросят: каким человеком она была? Удивительной. Остроумной. Веселой, смелой и неординарной… К жизни она относилась как к увлекательному приключению. Как известно всем собравшимся, она была музой одного из величайших художников двадцатого века. Они любили друг друга всю жизнь, но трагические обстоятельства разлучили их.
Я перевожу дыхание. Весь вечер я репетировала перед родителями речь, а папа недоверчиво повторял:
— Откуда ты все это знаешь?
Пришлось ссылаться на архивы и старые письма.
— Она была бескомпромиссна и решительна. И всегда делала что хотела. Она могла сотворить невозможное. Для себя и для других. (Эд, сидящий рядом с мамой, подмигивает мне. Он уже тоже выучил мою речь наизусть.) Не каждому удается дожить до ста пяти лет, но Сэди считала себя молодой и ненавидела, когда ее принимали за выжившую из ума старуху. В душе ей всегда оставалось двадцать три. До самого последнего момента она получала от жизни удовольствие. Она любила чарльстон, коктейли, танцы в ночных клубах и фонтанах, предельную скорость, помаду, курительные трубки… и… разные шалости.
Надеюсь, меня мало кто понял. Публика вежливо улыбается, как если бы я упомянула, что Сэди увлекалась составлением букетов из полевых цветов.
— И она терпеть не могла вязание, зато любила журнал «Грация».
По рядам прокатываются волны смеха, и я ликую. Мы здесь не для того, чтобы плакать.
— Разумеется, для нас, членов ее семьи, она не была безвестной девушкой с портрета. Сэди — моя двоюродная бабушка. Часть семейной истории. — Я делаю паузу, давая понять, насколько это важно. — Люди часто пренебрегают семьей. Не ценят ее в должной мере. Но семья — это наша история. Семья — это мы сами. И без Сэди никто из нас не был бы таким, какой он есть.
Дядя Билл сидит рядом с папой в сшитом на заказ костюме, в петлице гвоздика. Последний месяц оказался для него не самым лучшим в жизни. Его лицо то и дело мелькало в светских и экономических новостях, но никто не сказал о нем доброго слова.
Поначалу я вообще не хотела приглашать дядюшку, но его пресс-секретарь буквально умолял, поскольку для репутации дяди Билла было чрезвычайно важно, чтобы он присутствовал на публичной поминальной службе. Ладно, пусть придет и отдаст Сэди должное. Но лишь на определенных условиях.