На столе лежал журнал, самый обыкновенный, дешевая “Лиза” с дважды разгаданными кроссвордами. Как фокусник, Герман Баранов взял журнал, свернул в трубочку, затем резко развернул, и на столе оказались две стодолларовые банкноты.
– Смотри и удивляйся. Ты говорил, Леня, что мы зря деньги в станки вбили. Высокая печать, она и есть печать высокая… Хотя ты в полиграфии не рубишь. Тебе что глубокая, что офсет, что меловка, что газета, что плотная бумага, что рыхлая. Смотри, сличай, все совпадает.
Мельников уселся у журнального столика, включил настольную лампу, положил перед собой купюры и принялся их рассматривать.
– Ты лупу возьми.
В руках Мельникова появилась тяжелая лупа с деревянной ручкой из карельской березы, в латунной оправе. Минут семь владелец “Золотого червонца” изучал доллары.
– Только номера купюр…
– Если ты, Леня, не нашел, ты – человек, который деньги нюхом берет, верхним чутьем, то кавказцы пустят их в оборот с чистой совестью. Они обе новые, я-то могу различить. Долголетний опыт сказывается. Я с полиграфией на “ты”. Кстати, одна из них настоящая.
– Вот эта? – спросил Мельников, потрогав купюру мизинцем.
– Ошибся, другая.
– Ты сам как их различаешь, Герман?
– Научить?
– Научи. Буду благодарен.
– По номеру. Я-то знаю, какие серии отпечатал. Вот и весь секрет. А рукой и глазом их никогда не различишь, если ты, конечно, не экстрасенс и не обладаешь сверхъестественными способностями.
– Не обладаю. Ты уверен, Герман, что наши деньги в Москве не всплывут через твоих людей? Герман перекрестился.
– Все под контролем, Леня. Сам слежу. Лично.
– Где вся партия?
– В надежном месте, – сказал Баранов. – Даже тебе не скажу. В самый последний момент сообщу, куда заехать и кто отдаст. Но сейчас их там нет.
– Я встречался с нашими друзьями-горцами. Они уже готовы, но есть плохая новость. Герман насторожился.
– Лысый в Лондон уезжает, документ ждет.
– Как уезжает? Насовсем, что ли? Или на время, по делам?
– Думаю, насовсем. Если и вернется сюда, то не скоро.
– Кто же с нами работать будет?
– Это моя проблема. Со следующей партией мы цену поднимем. Они мне поверили.
– Ты, наверное, сказал, что я тебя душить начал?
– Как в воду глядишь.
– Я даже могу сказать, что эти уроды тебе ответили… Сказали – назови имена, разберемся…
– Именно так.
– Не рискуй, Леня, по лезвию ножа ходим.
– А нож чеченский.
– Я бы цену не поднимал, Леня, ты же меня знаешь. Мы с тобой вместе дефолт пережили. Благодаря схеме. Но без настоящей бумаги наше оборудование лишь для обоев годится. А бумага достается ох как тяжело! Как ее добывают! Сколько денег я в нее вбухал…
– Надеюсь, хранишь надежно?
– Храню и оберегаю лучше, чем грудного ребенка. На ночную смену в обрез пускаю, к утру даже стружку уничтожаю. Мне доложили, Леня, что с бумагой могут перебои возникнуть. Поэтому возьму впрок, мне нужны деньги, настоящие, а не такие… Не будет бумаги – не будет производства, не будет производства – станет схема. Тогда останется тебе, Леня, лишь мандарины в Абхазии покупать. Как говорил товарищ Бендер, грузите их бочками. А с них не проживешь, для мандарин не твой банк нужен, а плодоовощная база. Мне же придется обои в цветочки печатать да продавать их на базарах.
– Сколько надо? – вытерев вспотевшее лицо, спросил Мельников.
– Один, – показал указательный палец Герман.
– Круто. Где ж его взять?
– От своих отпилишь половину, а я от своей половинушки половину. Это называется инвестицией в реальный сектор. В средства производства, без них мы как сапожник без кожи.
– Можно на память бумажку взять?
– Бери, – сказал Герман. – Только не ходи с ней в сдачку. В Москве они – мусор. Лоха нагреть можно, а аппаратуру не обманешь. Она насквозь видит.
– Я как сувенир беру…
– Может, лучше не надо. Я ее ради тебя на фабрику притащил, тебе хотел похвалиться. Думал, ты обрадуешься. А ты мрачный, словно селедкой обожрался, да воды не нашел.
– Я бы радовался, Герман, если бы бабки на бумагу не предстояло отстегивать.
– Это процесс, – маленький Герман раскинул в стороны руки. – У нас, печатников, как? Не вложишь деньги в вагоны с бумагой, в бочки с краской – фабрика стоит, пролетариату платить нечем. Это у тебя клиенты интеллигентные, им спокойно объяснить можно, они газеты читают, толстые журналы, для них дефолт не ругательство, а всего лишь термин. А для моих работяг макроэкономика – пустой звук. Реальные деньги им нужны. Если бы бумага не такой дорогой ценой доставалась, американские деньги для меня по стоимости с русскими сравнялись бы, стали бы дешевыми.
Вдруг в кармане Мельникова завибрировал телефон.
– Извини, что-то важное.
Он вытащил трубку, прижал к уху, долго слушал, не произнося ни слова, затем спрятал телефон.
– Плохие новости? – поинтересовался Герман.
– Новости не бывают ни плохими, ни хорошими. Бывают правдивые и лживые. Сейчас я услышал правдивую новость: на следующей неделе поменяют министра финансов, а новая метла всегда по-новому метет.
– По-новому? – засмеялся Баранов. – Каждая метла под себя грести начинает.
– Это ты правильно говоришь, Герман, вот и получается, что из новой партии для нас в сухом остатке еще меньше останется.
– Я оптимист, – раздув щеки, произнес Баранов. – Пусть забирают, но ведь и нам что-то останется. Немного, но это тоже деньги. Другим и такие не снились.
Мельников спрятал фальшивую сотенную бумажку в пустое отделение портмоне и пристально посмотрел в глаза Баранову.
– Тебе не приходила мысль бросить все к чертовой матери и свинтить отсюда?
– Честно сказать?
– Я не верю в честность, – мягко произнес Мельников.
– Хотелось, и сейчас хочется, но свинчиваться – это то же самое, что с поезда на полном ходу прыгать. Вроде бы вот она, земля твердая, близко, на ней спокойно, трава растет, лес. Живи – не хочу! А в поезде надоело, тряска. Одно знаю твердо, прыгнешь – голову свернешь. Уж лучше в душном купе трястись, зато в тепле, при деньгах, при харчах.
– Сидишь, но при этом мчишься к конечному пункту?
– Как конечный пункт называется?
– Этого никто не знает, даже машинист. Ты, Герман, не боишься, что весь поезд под откос уйдет? И может быть, спасется только тот, кто не побоялся на ходу прыгнуть?