– Скопом и помирать легче, – Баранов подошел к аквариуму и принялся разглядывать рыбок. – Вот божьи твари! – любовно произнес он. – Люблю за ними наблюдать, жрут друг друга, точно так же, как люди, и совесть их не мучает.

– Откуда ты знаешь?

– Наблюдал. Сожрет одна рыба другую – и не прячется, плавает, как плавала, словно ничего не произошло. Они высокими материями не обеспокоены, убивают сами, других для этого не нанимают. Милые рыбешки! – Баранов постучал ногтем по стеклу аквариума, но никто на его призывный стук не подплыл.

Мельников задумался, усмехнулся.

– Про рыбок анекдот знаешь? Баранов пожал плечами:

– Знаю только про золотую рыбку.

– Нет, про аквариумных. Плавают две рыбки в аквариуме и рассуждают: есть Бог или нет. Одна говорит – есть, другая пузыри пускает, доказывает, что его не существует. Тогда та рыбка, которая в Бога верит, и говорит: а кто же тогда, по-твоему, нам воду меняет?

– Не смешно, – Баранов вышел из маленькой комнаты отдыха в кабинет.

И тут Мельников обомлел. Не предупреждая, не хорохорясь, Баранов вдруг встал посреди кабинета на руки и пошел прямо по ковровой дорожке к двери в приемную.

"Уж не спятил ли?” – похолодело в душе Мельникова.

Не дойдя до двери пару метров, Баранов лихо развернулся и вернулся к гостю.

– Ну что ж, Леонид Павлович, прощевайте, – и Баранов подал руку, продолжая балансировать на одной.

– Клоун ты! Однако здоров, черт! Я так не умею.

– Если б за это еще и деньги платили, – засмеялся Баранов, ловко становясь на ноги и отряхивая ладони. – Я в отличие от тебя, Леня, ежедневно не только пью, но и спортом занимаюсь.

– Надеешься дольше прожить?

– Нет, если б я не тренировался, давно бы сдох. Ты не представляешь себе, что значит ночью смену контролировать! Нельзя даже моргнуть! Потому как эти сволочи обязательно упрут… Искушение большое… Сколько им ни плати, все равно натура такая – украсть…

– Сочувствую.

Баранов обнял Мельникова за плечи и доверительно зашептал на ухо:

– Не нравится мне твой управляющий, Новицкий, он на пиявку похож.

– Чем?

– Черный такой же, рыхлый, и извивается. Боюсь, когда прижмут, сдаст он всех с потрохами.

– Он не многое знает. Плачу я ему прилично, денег не жалею.

Баранов с сомнением покачал головой:

– Нутром чую, ненадежный он человек. Сколько ни плати.., не в деньгах дело, а в человеке. Ты, Мельников, надежный. Я надежный. Мы друг друга никогда сдавать не станем, потому как я смысла в этом никакого не вижу. Меня и тебя только деньги интересуют.

– Его тоже, – с сомнением в голосе произнес Мельников.

– Сомневаюсь. С амбициями твой управляющий, он спит и видит, что когда-нибудь по Москве в твоем “мерседесе” проедется и твою любовницу трахнет. Он из той породы, кто ничего своего придумать не может. Завистливый – вот слово, которое его определяет, – обрадовался Баранов, найдя точную характеристику для Новицкого.

– Знаешь, Герман, я с Новицким уже десять лет работаю, и он меня ни разу не подставил.

– Случая не представилось. Никто больше не предложил, вот и работает, а как только деньгами запахнет, он тебя и кинет.

– Поздно уже что-нибудь менять. Если схема работает, значит, она правильная. Я надеюсь, скоро нам Лысый из Британии позвонит, чистым делом займемся, с Европой станем работать. Он найдет, как деньги отмыть. Они, чеченцы, за границей только этим и занимаются.

– Не люблю я чеченцев, не люблю мусульман. И евреев не люблю, хотя работать можно только с ними, с русскими приходится неделю водку глушить, в бане до одурения париться да по бабам ездить. В результате сделка срывается. А “черные” люди конкретные: сказал “да” – значит, “да”; сказал “нет” – значит, лучше разговор не продолжать. Пойдем, провожу тебя.

Герман, оттянув полосатые подтяжки, ударил ими себя по груди и даже не скривился. Он подошел к машине Мельникова, заглянул в салон.

– Дрянь дело, у тебя машина лучше.

– Не все то золото, что блестит.

Глава 3

Кавказские горы – явление особенное. Кавказские пейзажи разительно отличаются от русских, и не только равнинных. Даже Крымские горы навевают на путешественников совсем другие мысли, они смотрятся иначе. Если в Крыму каждая гора прямо-таки просится в кадр, отлично получается на фотокарточках, то на Кавказе посредственному фотографу делать нечего.

Можно сколько угодно смотреть, восхищаться зелеными громадами гор, над которыми возвышаются белые снежные макушки, но запечатлеть эту красоту на фотоснимке невозможно. Ее дано лишь почувствовать, увидеть собственными глазами, но нельзя унести с собой, механически законсервировать на фотопленке. И жители этих мест так же разительно отличаются от славян.

В Абхазии собрались многие народы: абхазы, армяне, грузины, русские. Война сделала свое черное дело: кто мог уехать – уехал, покинул земной рай на берегу Черного моря, остались лишь те, кому некуда бежать, кого нигде не ждут.

Меньше всего осталось грузин: попробуй проживи в республике, которая воюет с твоей исторической родиной, нужно быть или уж совсем одержимым патриотом, чтобы остаться, или настолько же уважаемым в местных краях человеком, чтобы ни у кого не повернулся язык обвинить тебя в предательстве. Можно писать сколько угодно законов, конституций, проповедующих равенство, но, если существует право обычая, все рукотворные нормы бессильны против него. Если у славян измена жены – драма, которую можно пережить, выпив пару бутылок водки, то для кавказца это немыслимая ситуация, позор на всю жизнь, который можно смыть лишь кровью. Никто не осудит мужчину, убившего неверную жену и ее любовника.

Километрах в восьмидесяти от российско-абхазской границы есть древний город – Новый Афон, получивший свое название от своего старшего брата – греческого Афона. Когда-то давно, еще во времена Византии, здесь находилась столица древней Абхазии – Анакопия. Одна за другой на город обрушивались войны, приходили и растворялись во мгле времен захватчики, исчезали империи, государства, а люди продолжали жить в древней Анакопии.

Еще во времена Советского Союза Новый Афон выглядел как благополучный город, но после войны Абхазии с Грузией он опустел, остались лишь те, кто работал на земле, кто мог прокормить себя, выращивая что-нибудь в огороде и саду. Еще тогда, когда жизнь здесь бурлила, когда летом город наполнялся легкомысленно относящимися к любви отдыхающими, хозяева показывали им темной ночью маленький трепещущий огонек на одной из гор в глубине ущелья:

– Огонек горит!

– Ну и что?

– Там нет электричества! Это горит свечка или керосиновая лампа. Знаете, кто там живет?