– Так без меня или без моего толстого дружка? По-моему, ты его больше любишь.
– И без него и без тебяяяяя.
– Так оторви его, и носи с собой. Пусть, так и сидит в тебе. Глядишь, и с Фомичем не так скучно будет.
– Угу… ааааа.
Немного погодя, он сам лег на спину, быстро постелив на пол сюртук, и велел ей сесть сверху на полыхающий от возбуждения, каменный ствол.
– А теперь, детка, попрыгай на нем немного. Выжми из него, наконец, все соки.
Задрав высоко юбки, которые мешали ей свободно двигаться, Глаша походила на самоварную куклу. Изловчившись, она все же воткнула в себя большую розовую головку, с широким пульсирующим отверстием. И стала сначала медленно, а потом все быстрее, скользить по стволу вверх и вниз, а порой, раскачиваться как на лодочке, вправо и влево… Эти движения доставили ей большое удовольствие потому, что она могла сама контролировать все действо, еще сильнее прижимаясь к его плоти воспаленным и распухшим естеством.
Член ходил в узкой и скользкой норке, как хорошо смазанный маслом, поршень. На минуту она приподнялась над ним слишком высоко, длинный и толстый красавец в розовой круглой мясистой шляпе нечаянно выскользнул. Лицо Владимира Ивановича исказилось, словно от боли, стон неудовольствия сорвался с губ, семя стояло у самого верха, готовое вырваться наверх, как раскаленная лава, из дымящего кратера.
– Глаша, скорее сядь на него, скорее! Тише, тише… Вот так…Ааааа.
Спустя несколько минут, оргазм почти одновременно накрыл обоих, острой сладостной болью, пульсирующие и ударяющие в голову толчки, сводили с ума. Словно царапающая когтистая лапка прошлась по воспаленной точке в устье ее срамных губок, задержалась на его распухшей и плотной головке, а после, превратившись в молнию, ударила сверкающей волной в пах обоим любовникам, доводя до высшего абсолюта неземного блаженства.
Какое-то время Глаша лежала на Владимире, приходя понемногу в чувства. Потом приподнялась, с трудом шевеля руками и ногами. Мокрый и потерявший упругость, детородный орган легко выскользнул из ее расслабленного лона. Глаша вытерлась нижними юбками, ловкие ручки заботливо промокнули натруженный и лежащий на боку, член.
– Слушай, Глафира, я за последнее время, кажется, несколько раз уже спускал прямо в тебя. Боюсь, кабы твоему Звонареву не сделать щедрый подарочек, аккурат к вашему бракосочетанию, – сказал, ухмыляясь, Владимир.
До Глаши постепенно стал доходить весь ужас, сказанной им шутки.
«Господи, чего же я, глупая такая – ведь от этого же дети и родятся. А семени он мне вон, сколько вливал. И Игнат в меня, кажется, спускал. Что я наделала, беспечная? Надо у Тани спросить. Она-то, поди, знает, что делать. А может, как-нибудь обойдется?» – думала она, растерянно оправляя на себе платье и прическу.
Забегая вперед, хотелось бы удовлетворить интерес пытливого читателя: опасения Глафиры Сергеевны, к счастью для нее, оказались напрасными – она не была беременна.
Следующий день прошел без особых новостей. Дабы племянница без цели по имению не слонялась, и хлеб хозяйский зря не вкушала, барыня, как всегда, распорядилась загрузить ее работой. Сваленное в кучу белье, требовало тщательной штопки и утюжки, и еще один погожий денек был посвящен этому нудному занятию. Радовало одно – никто не мешал спокойно думать. Нестройный хоровод мыслей проносился в Глашиной русоволосой голове. Думалось о старике Звонареве, о том, как нелеп этот господин в роли будущего жениха и мужа. Чувство брезгливости охватывало душу при воспоминании о редких седых волосах, стеклянных маленьких глазах, семенящей походке этого жалкого старика. Она живо представила темные, затхлые комнаты, обставленные потертой старомодной мебелью – во рту появился тошнотворный привкус плесени, вкупе с запахом валерианы. Глашина рука помнила прикосновение холодных морщинистых ладоней – то были прикосновения, скорее покойника, нежели живого человека. Усмешка скользила по полным губам Глафиры от обиды за столь оскорбительный для нее мезальянс. Разве о таком женихе мечтала Глафира Сергеевна долгими ночами в институтском дортуаре? Да если бы о подобном кандидате узнали ее подруги, они бы, в лучшем случае, подняли на смех саму даже мысль… А в худшем: пожалели бы несчастную однокурсницу.
Надо отдать должное, мысли о Звонареве не приносили сколько-нибудь ощутимого страдания. Предстоящее замужество выглядело нереальным, происходящим вовсе не с ней. Явь казалась нелепее самого причудливого сна. Призраки неуклюже лезли из воспаленного сознания Глафиры, мешая трезво оценить события. Более всего думалось о Владимире. В эти минуты она бросала нитки с иголкой. Образ Махнева врывался в душу раскаленным облаком, заставляя впадать в полное оцепенение. Живот леденел от воспоминаний о смертельных ласках, руки, скучающие о любимом, бессильно падали на колени. Казалось, Владимир Иванович не позволит отдать ее под венец с нелюбимым, чужим человеком. Конечно, он спасет! Взор Глаши делался сумасшедшим, губы в горячке шептали что-то несвязанное, произнося как молитву, его имя. Она поняла, что не сможет самостоятельно распутать этот плотный клубок из собственных мыслей, эмоций, чувств и образов. Ах, как в эти минуты хотелось поговорить с Татьяной, излить душу и попросить доброго совета! Танюшина крестьянская логика и прямая житейская мудрость мнились тем спасением, коего не доставало пьяной от любви, Глафире.
Наконец, ближе к вечеру заглянула долгожданная подруга. В дверном проеме показалась рыжая, чуть лохматая голова без платка, она скорчила умильную гримасу и хитро подмигнула. Заговорческим шепотом пояснила, что придет к Глаше когда стемнеет, и все домочадцы улягутся спать.
За окнами вечерело. На исходе лета дни становились короче. Потянуло предосенней сыростью. Зарядил слабенький дождь, капли монотонно застучали о жестяный карниз. Глаша, не зная, чем себя занять, бессмысленно листала страницы старой, пожелтевшей книжки, буквы прыгали и расплывались в темноте. Влажный сумрак струился по углам маленькой комнаты, наводя смертельную скуку. Чтобы прогнать мрачные мысли, она зажгла восковую свечу. Пламя мягко осветило точеный профиль девушки – красивое лицо выражало нетерпение: долго не было Татьяны.
Некоторое время спустя, та проскользнула в комнату, худенькие ножки ступали мягко, по-кошачьи. Шерстяные овечьи онучи смягчали и без того, легкие шаги Татьяны. Выражение безмерной радости затаилось на ее конопатой мордахе, зеленые, как крыжовины глаза, жмурились от удовольствия. Посмотрев на строгие образа, она поспешно перекрестилась, любопытный деловитый взгляд прошелся по нехитрому убранству комнаты. Немного помедлив, подошла к кровати. Скрипнули старые пружины, проворные ручки достали из-за пазухи холщевый мешочек с едой. Узелок развязали, волнующе пахнуло пирогом с капустой. Почувствовав сильный голод, Глаша вспомнила, что за весь день, проведенный в работе, она почти не ела. Заботливые сухие ручки подруги сложили кроме большого куска пирога, несколько румяных яблочек и свежих, пахучих, хрустящих огурцов – их Татьяна воровато сорвала с господской гряды. Огуречная пора давно прошла, а эти чуть переросшие огурцы, не замеченные и не сорванные никем ранее, стали уместны за их нехитрым ужином. Бутыль ядреного хлебного кваса блестела запотевшим боком.