– Джек? – прошептал папа. – Это и правда ты?
– Джимбо, – откликнулся Джек.
Настала тишина, наполненная бормотанием рекламного ролика.
– Прости, – сказали оба брата одновременно.
Папа потянулся к Джеку, но его рука самопроизвольно взметнулась вверх. Глаза последовали за рукой, голова начала запрокидываться. И тогда, с первыми лучами зари, проникшими сквозь щели стальных ставен и вонзившимися в полку, где стояла фотография его брата сорокапятилетней давности, вырезанная из молочного пакета, мой папа, Джим Старджес старший, изобретатель метода починки очков пластырем и непризнанный изобретатель кармана-калькулятора, потерял сознание.
31
Восемьдесят восемь процентов. Пинктон вбивала в меня эту цифру несколько недель. Контрольная по математике завтра, и столько мне нужно на ней получить. Но я мог лишь примерить эти безжалостные проценты к другим событиям своей жизни.
Восемьдесят восемь процентов, что я не буду играть Ромео.
Восемьдесят восемь процентов, что Таб никогда больше не будет со мной разговаривать.
Восемьдесят восемь процентов, что Гунмар Черный вернется.
Восемьдесят восемь процентов, что я погибну на поле битвы с троллями.
Восемьдесят восемь процентов, что папа окончательно сойдет с ума.
Я оставил папу с Джеком в гостиной. Мы перенесли не подающее признаков жизни тело на диван, а я бросился под душ, по-быстрому ополоснуться. К тому времени как я появился в свежей одежде, папа уже очнулся, но примостился на краешке дивана, отвернувшись от Джека и бормоча себе под нос, что его надули, что кто-то пытается его надуть. Джек, такой юный и невинный в моих мешковатых обносках, бросил на меня смятенный взгляд. Вызовет ли папа сержанта Галагера? Директора Коула? Найдет ли способ запретить мне охоту на троллей за день до завершения Киллахида?
Джек хотел, чтобы я наплевал на школу и помог ему с братом – это выходило далеко за пределы его привычных занятий охотой и убийствами. Но я счел воссоединение давно потерявших друг друга родственников чем-то слишком эмоциональным, слишком личным. В школе, по крайней мере, я мог утонуть в гуле «хлопающих стивов» и ребят, у которых на уме была лишь завтрашняя игра. Я схватил рюкзак и не оглядывался, пока не сел в автобус.
Со звенящими в ушах восемьюдесятью восемью процентами Пинктон я остановился на дозаправку у шкафчика, чтобы взять учебник по математике. Мне захотелось самому устроить себе уплотнение мусора, просто чтобы насладиться одиночеством и вздремнуть. Когда я взвешивал все «за» и «против» этого плана, то услышал жестокий смех дальше по коридору. Этого оказалось недостаточно, чтобы убедить меня сдвинуться с места. Даже стук баскетбольного мяча не возбудил во мне интереса. Интерес возник, лишь когда я уловил обрывки слов, произнесенных спокойным и четким голосом:
– Теперь цена – десять долларов, – услышал я. – Инфляция.
Чуть дальше по коридору голова Таба болталась в захвате Стива Йоргенсена-Уорнера. Повторялась сцена в Пещере трофеев с добавлением веселого бонуса в виде увеличенной платы, которую Таб ни за что не осилил бы из тех жалких карманных денег, что выдавала бабушка. Я направился к ним, еще не сообразив, что делаю, расталкивая зевак. Я был уже не тем человеком, что неделю назад, даже близко.
Обеими руками я схватил Стива за грудки. До этого мгновения я не осознавал, до чего упруги его мускулы: он не сдвинулся ни на сантиметр. Но мои действия произвели необходимый эффект. Он отпихнул Таба в сторону, чтобы заняться новой, более интересной жертвой. Звон цимбалов возвестил, что Таб впечатался головой в шкафчик, но я не сводил глаз с врага и его прыгающего мяча.
ХЛОП, ХЛОП!
– Спасибо, что напомнил, Джим, – сказал Стив. – Я как раз собирался спросить, не хочешь ли ты поучаствовать в ежедневном сборе пошлины. Это отличная программа с большими преимуществами.
– Отвали от Таба.
ХЛОП, ХЛОП!
– Приму это как согласие. Почему бы не начать прямо сейчас?
– От всех отвали. Всех уже достало твое дерьмо.
ХЛОП, ХЛОП!
– Правда? Я не заметил. Мне кажется, что как раз наоборот.
– Они тебя боятся. А я нет.
ХЛОП, ХЛОП!
– Боятся? С какой стати кому-нибудь меня бояться? Я тот, кто завтра выиграет матч. Я тот, кто быстро переоденется и сыграет в спектакле на поле. Всю ночь на экране буду красоваться именно я. Я делаю это не ради славы, Джим. А ради школы! Люди это ценят. Они просто счастливы отдать за это несколько баксов.
ХЛОП, ХЛОП!
– Это моя роль, – рявкнул я.
– Ты и в самом деле смотрелся так мило в своих шароварах и колготках, отдаю тебе должное. Не повезло. Не волнуйся, я смачно и взасос поцелую Джульетту от нас обоих.
– С чего это ты так внезапно заинтересовался Клэр?
– С чего? – повторил Стив. – А почему бы нет?
Он засмеялся. А я осознал, что мой голос звучит угодливо. Тяжесть, налившаяся в кулаках всего секунду назад, исчезла. Слабость росла как снежный ком. Зеваки хихикали, как и раньше, это сильно задевало. Я понурил голову и повернулся, чтобы найти свои учебники, которые отбросил в сторону. Успех приходит ко мне только в темноте ночи, мне следовало это знать, прежде чем пытаться схлестнуться со Стивеном при свете дня.
– Ты просто паскудник, Йоргенсен-Уорнер.
Все головы, включая мою, повернулись в сторону голоса с акцентом, звучащего совсем не так мило, когда он хрипел от ярости. Клэр, одетая в привычные серо-зеленые цвета, протиснулась сквозь толпу и встала рядом, ее берет воинственно сдвинут набок. Розовыми сейчас были только ее щеки, вспыхнувшие от гнева.
Стив неуверенно засмеялся:
– Кто-кто?
Клэр подошла на расстояние удара.
– Я скорее с козлом зашкварюсь в вонючем хлеву, чем буду целоваться с гнидой вроде тебя.
– Зашкваришься с…
– Только попробуй еще раз сказать, что будешь меня тискать, и получишь фингал под глазом, чертов дуболом. Как Ромео ты и в подметки Джиму не годишься. Попробуй возразить, и я тебе так вмажу по рылу, что костей не соберешь.
– Вмажешь..? По рылу..?
– Ты только погляди на себя, паскудный обдолбыш. Что – думаешь, я просто телка какая-то? Держи карман шире! Я так тебе башню отметелю и отсыплю горячих в кряки, что будешь хныкать и звать мамочку.
– Башню? Кряки?
Давно сдерживаемый жаргон с родины выливался невероятным потоком, и расшифровать его было почти невозможно. Можно было только угадать значения некоторых выражений – очевидно, главным образом речь шла об ударах в разные чувствительные зоны, но по большей части это была просто ярость со стороны девочки, чьей основной чертой всегда было добродушие.