– Не попросить ли нам миссис Моул, – сказал он посреди неловкого молчания, – сделать одолжение и прочитать мадригал вслух?
Миссис Моул метнула в него выразительный взгляд, увы, не достигший цели в полумраке подвала.
– Позже, – ответила она. – Я бы предпочла отложить прочтение на некоторое время, если вы не возражаете.
Шун, у которого сложилось ложное впечатление, что только застенчивость не позволяет миссис Моул процитировать комплиментарные стихи, проявил неуместную сейчас настойчивость:
– Милая леди, право же, не стоит скрывать от нас красивые поэтические строки, – он сделал элегантный жест в сторону Тимми, – созданные нашим молодым талантливым другом.
«Все хуже и хуже», – подумала Патришия. Миссис Моул посмотрела на Тимми сначала с удивлением, а потом окинула суровым взглядом, должно быть, много лет назад заставлявшим трепетать не одно поколение школьниц.
– Что ж, хорошо, – сказала она, – я прочитаю вам, что здесь напечатано.
Миссис Моул снова развернула лист, настолько плотный, что он даже издал в ее руках подобие сухого треска, и звук слился с клацаньем костей скелета и звоном цепи в коридоре.
Как заметила Патришия, Тимми теперь выглядел не столько смущенным, сколько сбитым с толку. Но Тимми, казалось ей, находился где-то далеко от нее. И голос миссис Моул, ровный и жесткий, тоже доносился как будто издали:
– «Посвящается вечной памяти Руперта Мервина Бевиса Элиота из Кроссгарта в графстве Кумберленд, баронета, родившегося в Раст-Холле, Гэмпшир, третьего апреля тысяча восемьсот восьмидесятого года, а умершего…» – Миссис Моул сделала паузу. – Какое у нас сегодня число? Тринадцатое ноября?
Ответом ей стало молчание. Цепь звенела, скелет гремел костями, а из другого конца коридора донесся стон еще одного из экспонатов «комнаты ужасов» Шуна.
– …Умершего, – продолжила читать миссис Моул, – тринадцатого ноября тысяча девятьсот тридцать восьмого года в аббатстве Шун, графство Суссекс».
Раздались возмущенные крики, гости начали нервно переговариваться. Незаметно для других Патришия с силой сжала руку Тимми.
– Не мог же ты…
– Но я этого не делал. – На лице Тимми отобразилось совершеннейшее непонимание. – Это совсем не тот текст, который набрал я. – Он горько усмехнулся. – То, что сочинил я, ты теперь никогда не увидишь. Боже, боже, боже! Боюсь, Руперт этого не выдержит. Убийство свиньи, взрыв бомбы, а теперь еще такое! Он сломается под психологическим гнетом.
Патришия взглянула на сэра Руперта, когда он спросил хриплым, срывающимся голосом, без злости, но до крайности нервно:
– Это все?
Теперь к нему повернулись и остальные. Бледный, как одно из готических привидений Шуна, тяжело упершись руками в стол, он крикнул:
– Это все, что есть в записке?!
Миссис Моул не сразу решилась ответить.
– Там есть еще одна строчка. Своеобразная эпитафия.
– Прочитайте ее.
– «Он был надоедлив и зануден».
При этом наступила наконец полная драматизма тишина. У скелета кончился завод, и он повалился куда-то в угол, цепь перестала звенеть, только стоны еще едва доносились издали, став лишь более продолжительными. Никто не произносил ни слова, ощущая страх и подавленность.
– Не могу выразить словами, – нарушил молчание Шун после долгой паузы, – как я сожалею, что нечто подобное…
Его оборвал мистер Элиот. Он сделал два шага вперед и так же спокойно, но решительно, как после кражи Ренуара, взял инициативу в свои руки.
– Но ведь это, – сказал он тоном, в котором серьезность сочеталась с легким оттенком любопытства, – целиком и полностью моя идея.
– Разумеется, – продолжил мистер Элиот, – нечто подобное можно найти, как мне кажется, у Эдгара По. Человек обнаруживает свою фамилию с датой смерти, таинственным образом вырезанными на готовом надгробии во дворе похоронной конторы. И, конечно, в назначенный день умирает, причем достаточно героической смертью. Но напечатать аналогичное на бумаге – это, как я думал, было исключительно моей задумкой, которую я, впрочем, так никогда и не осуществил. Подобные сведения можно добыть только путем телепатии. – Элиот улыбнулся Патришии. – Я объяснял свою теорию вашему брату, которого… Которого, кстати, здесь почему-то нет.
Он еще раз внимательно осмотрел комнату. Эплби в ней действительно не было.
– Мой дорогой Руперт, ты знаешь, что я всем сердцем тебе сочувствую. И для этого у меня есть дополнительные причины. Потому что, боюсь, мы столкнулись с очередным злостным трюком. Как писал Поуп о другом пауке – «отвратное создание вновь взялось за черную свою работу».
– «Воссев на троне, – донесся из угла глухой голос, – в самом центре паутины».
– Именно так, милый Арчи. «И горд собой, хоть нити тонки, но в коварную ловушку превратились». – И мистер Элиот указал на листок в руке миссис Моул.
Потом, все еще пораженный тем, что виделось ему всего лишь странным совпадением, снова повернулся к Руперту.
– Мне не хотелось бы никого лишний раз пугать, Руперт, но не будет ли сейчас для тебя самым разумным срочно уехать отсюда?
– Уехать?
– Я имел в виду, что нам всем пора досрочно завершить свой визит, пусть и очень приятный благодаря заботам мистера Шуна. Но все эти предупреждения, полученные тобой…
Мистера Элиота заставили замолчать вновь ожившие чудовища в готическом коридоре подземелья. Кто-то стремительным шагом приближался к подвальному помещению типографии. Это был Эплби, остановившийся на пороге.
– У меня есть новости, – сказал он, – которые едва ли вас обрадуют. Кто-то совершил дерзкое нападение на гараж, и в результате в аббатстве не осталось не только ни одной машины, но даже велосипеда, на котором можно было бы уехать. Более того, телефонная линия перерезана. Я уже отправил одного из слуг в Пигг – ближайшее место, откуда можно позвонить. Ваш секретарь, – обратился он к Шуну, – приказал ему вызвать транспорт для всех, кому надлежит покинуть аббатство сегодня же. – Он посмотрел на часы. – Но сейчас уже четверть восьмого, и маловероятно, чтобы нас вызволили отсюда до девяти.
2
– Мой дражайший Бентон, – сказал Буссеншут, – у меня почему-то нет уверенности, что вы не являетесь соучастником творимого беззакония.
Буссеншут, казалось, даже радовался происходившему. Посреди воцарившейся в аббатстве депрессивной атмосферы, его оживление и бодрый вид представлялись почти неприличными. Он то и дело потирал руки и мягко перекатывался из одного угла просторного кресла в другой.
А вот Бентон выглядел полной ему противоположностью. Поездка в Лондон явно его вымотала, сделав угрюмым и несдержанным.
– Простите, ректор, – сказал он, – но, думаю, нам всем бы хотелось, чтобы вы выражались более определенно. В последнее время у вас выработалась привычка говорить загадками. Уже несколько моих коллег отметили такую особенность в ваших речах.