В глубоких горных пещерах встречается белое мелоподобное вещество под названием Призрачный камень. Оно не естественного происхождения и залегает лишь рядом с облицованными стеклом тоннелями, давным-давно, как считается, проложенными Древними – загадочным племенем, много веков назад построившим Каморр. В твердом состоянии Призрачный камень не имеет вкуса, почти лишен запаха и не вступает во взаимодействие с другими веществами. Свои удивительные свойства он обнаруживает при горении.
Ученые лекари издавна исследовали пути и способы воздействия различных ядов на живой организм: один останавливает сердце, другой разжижает кровь, третий поражает желудок или иные внутренние органы. Отравный дым Призрачного камня нисколько не вредит телесному составу, но уничтожает самую индивидуальность. Честолюбие, упрямство, отвага, воля, жизненная сила – все пропадает после нескольких глотков таинственного бледного дыма. Человек, случайно вдохнувший малое его количество, на несколько недель погружается в тупую апатию, а изрядно надышавшийся остается в таком состоянии навсегда. Жертвы живы-здоровы, но совершенно безразличны ко всему и вся. Они не отзываются на свое имя, не узнают родственников и друзей, не реагируют на смертельную опасность. Их можно заставить принимать пищу, отправлять естественные надобности, таскать разные ноши, но больше ничего. Белесая пленка, заволакивающая их глаза, есть внешнее проявление пустоты, навсегда овладевшей душами и умами.
В давние времена Теринского владычества таким образом карали злостных преступников, но еще несколько веков назад все цивилизованные города-государства Терина отказались от усмирения людей посредством Призрачного камня. Даже общество, в котором детей вешают за мелкие кражи, а узников скармливают морским хищникам, находит подобную меру наказания чрезмерной.
Теперь усмирению подвергаются только животные – преимущественно вьючные. Это распространенная практика в больших городах вроде Каморра, с тесными лабиринтами улиц, где на каждом шагу подстерегает опасность. Усмиренные пони никогда не взбрыкнут и не сбросят малолетних седоков. Усмиренные лошади и мулы никогда не лягнут погонщика и не скинут дорогостоящий груз в канал.
На морду животного надевается джутовый мешок с щепотью толченого Призрачного камня и тлеющей лучиной, после чего работники быстро выбегают на свежий воздух. Уже через несколько минут глаза животного затягиваются молочно-белой пленкой, а само оно напрочь лишается собственной воли.
Но маленького Локка, мучившегося жестокой головной болью и еще не вполне свыкшегося с мыслью, что теперь он убийца и обитатель сказочного стеклянного подземелья, жутковатое механическое поведение козла совершенно не беспокоило.
– Храм должен стоять на прежнем месте, когда я вернусь позже вечером, – сказал отец Цеппи, закончив переодеваться для вылазки в город.
Безглазый священник бесследно исчез, а вместо него появился крепкий мужчина средних лет и среднего достатка – с волосами и бородой каштанового отлива, в дешевом коротком плаще на льняной подкладке, накинутом поверх простой бледно-желтой рубахи без шейного платка или галстука.
– На прежнем месте, – повторил один из близнецов Санца.
– И целехонький, а не сгоревший дотла, – добавил другой.
– Если вам, ребятки, удастся спалить камень и Древнее стекло, значит боги уготовили вам судьбу более великую, нежели участь моих учеников. Ведите себя хорошо. А я отведу Локка туда, где он получит… э-э… – Искоса взглянув на маленького Ламору, Цеппи пантомимически изобразил, будто пьет из стакана, а потом схватился за челюсть и скривился, словно от боли.
– О-о-о-ох… – в один голос произнесли братья Санца.
– Вот именно. – Цеппи надел круглую кожаную шапочку и взял поводья козла, на котором сидел Локк. – Дождитесь нас. Наш визит к капе обещает быть… интересным, мягко выражаясь.
– Этот капа Барсави… – произнес Локк, когда отец Цеппи, ведя за собой безымянного козла, зашагал по одному из узких стеклянных мостов между Фаурией и улицей Златохватов. – Кажется, мой бывший хозяин что-то говорил мне о нем.
– Верно, говорил. Когда по твоей милости сгорела «Стеклянная лоза».
– О, так вы и про это знаете.
– Ну, когда твой бывший хозяин начал рассказывать о тебе, он просто… несколько часов кряду не мог остановиться.
– Если я ваш пезон… вы что, пезон Барсави?
– Да, это ясное и точное описание наших с ним взаимоотношений. Все до единого Путные люди Каморра – солдаты Барсави. Его глаза и уши, его шпионы и подчиненные. Пезоны. Но Барсави также в известном роде мой друг. Я оказывал ему разные услуги в прошлом, когда он еще только шел к власти. Мы, можно сказать, вместе продвигались по общественной лестнице – и в конечном счете я заслужил особое отношение, а Барсави получил в свое распоряжение весь город.
– Особое отношение?
Стоял один из чудесных, располагающих к прогулкам вечеров, какие только бывают в Каморре летом. Меньше часа назад прошел ливень, и свежий туман, простиравший между домами свои щупальца, подобные длинным цепким рукам призрачных великанов, дышал приятной прохладой. Воздух еще не успел напитаться ароматами гнилого ила, дохлой рыбы и человеческих отходов. После часа Лжесвета прохожих на улице Златохватов было совсем немного, и Локк с Цеппи разговаривали вполне свободно.
– Капа дал мне длинный поводок. Как бы тебе объяснить… ну вот, в нашем городе добрая сотня шаек, Локк. Даже больше сотни, всех и не упомнить. Некоторые из них слишком недавно образовались или слишком много вольничают, чтобы Барсави мог полностью им доверять. Поэтому он за ними внимательно приглядывает – внедряет в них своих людей, требует постоянных отчетов, следит за всеми действиями. Что же до тех, за кем пристальное наблюдение не ведется… – Цеппи указал пальцем на себя, потом на Локка, – предполагается, что мы делаем дела честно, покуда не доказано обратное. Мы соблюдаем все правила капы, отдаем ему долю наших доходов, и он считает, что может более или менее доверять нам. Никаких проверок, никаких шпионов и прочего дерьма. Длинный поводок. За такую привилегию и платить не жалко.
Цеппи позвенел монетами в кармане плаща.
– Вот небольшой знак моего уважения к капе. Две десятины от пожертвований, собранных в храме Переландро за неделю.
– Сто с лишним шаек, вы говорите?
– В нашем городе шаек больше, чем мерзких запахов. Иные из них древнее, чем многие знатные семейства Альсегранте, и ритуалы у них строже, чем у некоторых священных орденов. Черт возьми, а ведь когда-то в Каморре было почти тридцать кап, и каждый держал в подчинении всего четыре-пять шаек!
– Тридцать кап? И все как Барсави?
– Ну… и да и нет. Да – потому что они руководили шайками, отдавали приказы и вспарывали животы от яиц до самой глотки, когда гневались. Нет – потому что во всех прочих отношениях они не походили на Барсави. Еще пять лет назад в городе заправляли тридцать таких вот кап. Тридцать маленьких королевств – и все сражаются между собой, грабят друг друга, выпускают друг другу кишки на улицах. Одновременно все они воевали с желтокурточниками, убивавшими по двадцать воров за неделю в самое спокойное время. Потом появился капа Барсави из Тал-Веррара. Поверишь ли, раньше он был магистром Теринского коллегия, преподавал риторику. Он прибрал к рукам несколько шаек и начал резню. Но не как буйный поножовщик в темном переулке, а скорее как хладнокровный лекарь, вырезающий гнойный нарыв. Убивая одного капу за другим, Барсави забирал под свою власть их шайки. На них он особо не давил без необходимости – отводил каждой свою территорию, позволял самим выбрать гарристу, щедро делился доходами. В общем, пять лет назад в городе было тридцать кап, четыре года назад – десять. А три года назад остался один-единственный. Капа Барсави со своей сотней шаек. Весь город – все Путные люди, включая здесь присутствующих, – оказались у него в кармане. Никаких больше открытых войн между кварталами. Никаких массовых казней, когда перед Дворцом Терпения вздергивали по десять-двадцать воров одновременно. В наши дни за раз вешают двух-трех, не больше.