– Но я только что получила либретто, – поспешно сообщила подруга. – Его написал Оскар Уайльд вместе с другим английским автором, а музыку сочинил сэр Артур Салливан, известный композитор. Я собираюсь включить это произведение в свой репертуар для сольных выступлений.
– А, Салливан! Я слышал о нем. А ваш Уайльд несколько лет назад под фанфары объездил Соединенные Штаты с лекциями. Настоящий денди. Дикий Запад был от него без ума. Да, в наше время кто только не выступает! Ты только посмотри на Буффало Билла!
– Мы с ним встречались, – сказала Ирен. – Я буду участвовать в его шоу в Париже как Мерлинда.
– Он умеет укрощать лошадей, верно?
– А также индейцев и женщин.
– То, как человек обращается с лошадью, характеризует его – даже на Востоке. Это говорит также о том, как он обращается с женщинами.
Ирен закатила глаза и переглянулась со мной.
– А где теперь найти маэстро, если он еще жив?
– О, он вроде меня: слишком упрямый, чтобы умереть. Насколько мне известно, он играет на скрипке в театрах на Юнион-сквер. Но теперь спрашивайте Дитера Штуббена. Он потерял статус маэстро вскоре после того, как ты его оставила ради музыкальной сцены Старого Света. Ты была его лучшей ученицей, и дальше карьера бедняги покатилась под уклон.
– Человек должен жить собственной жизнью, – сказала Ирен, когда мы вышли из меблированных комнат профессора. Наши карманы оттопыривались от кусков сахара.
– Конечно! Нужно идти вперед и оставлять позади тех, кем мы восхищались и кого любили, ведь рано или поздно мы перерастаем своих кумиров.
Ирен остановилась возле бедной старой лошадки и принялась угощать ее сахаром. Большие мягкие губы осторожно брали лакомство из ее руки, затянутой в перчатку.
– Как странно, Нелл! Всего три недели назад я обнаружила на дне чемодана скрипку, которая стоит целое состояние. А теперь ищу в Америке старого скрипача. Бесценное творение Гварнери дал мне маэстро, когда я покидала Америку, чтобы сделать карьеру певицы в Старом Свете. А теперь он, быть может, прозябает в бедности. Я смогу вернуть скрипку, если найду его. Ученица обязана поддержать своего учителя.
– Хорошо, что Шерлок Холмс отказался, когда ты широким жестом предложила ему скрипку, – заметила я.
– Я знала, что он откажется. Мне просто хотелось смутить его своим предложением. Жестоко с моей стороны, но в этом господине есть что-то такое, что заставляет меня изводить его.
Я вполне разделяла чувства подруги:
– На редкость неприятный субъект.
– Но он… уникален. Я же актриса и поэтому должна бы относиться к нему снисходительнее. Кроме того, он играет на скрипке и, следовательно, натура у него глубже, чем кажется. Возможно, в отшельнике с Бейкер-стрит я вижу себя. И я могла бы стать такой, если бы обстоятельства не вынудили меня взять мир за горло и заставить плясать под мою дудку.
Весь вечер мы занимались тем, что мне не приходилось делать раньше: бродили по улицам Бродвея, ярко освещенным электрическим светом, заходя в один театр за другим. Изучив состав оркестра, мы сразу же покидали театральный зал и продолжали поиски скрипача.
Если бы Ирен сгодился любой скрипач, я могла бы направить ее на Бейкер-стрит. Но мы находились в Нью-Йорке и шли по следам ее прошлого. Требовалось отыскать старого человека с очень старой скрипкой.
Афиша «Альгамбры» рекламировала танцующих лошадей и танцоров с лошадиными лицами – описанию соответствовали и картинки на плакате.
Мы вошли внутрь, и Ирен заплатила большие деньги, чтобы получить билеты поближе к оркестровой яме. Когда мы уселись, взгляд подруги устремился к музыкантам в потрепанных черных костюмах и белых рубашках.
Наконец, когда зазвучала увертюра перед выходом венских лошадей, примадонна буквально подскочила на месте:
– Это он! Правда, поседел, но я его сразу узнала. Ох, бедняга! Музыканту такого уровня приходится пиликать на скрипке, аккомпанируя лошадям!
– Это благородные животные, – заметила я и, вернув подругу в кресло, заставила просидеть до самого антракта.
Танцующие скакуны исполняли свой номер, а я предавалась размышлениям. Просто удивительно, насколько разнообразно лошадь служит человечеству. Ее впрягают в кареты и безжалостно погоняют – или же дрессируют в цирке. Под щелканье бича она встает на задние ноги и пляшет, повинуясь воле хозяина.
Мне пришло в голову, что люди тоже исполняют противоречивые роли. Впрочем, может быть, я наслушалась речей Нелли Блай.
Как только опустился занавес и начался антракт, Ирен схватила меня за рукав и потащила в лабиринт закулисья.
В гримерных было тесно и шумно, а та, что отвели музыкантам, была самой дальней и маленькой.
В помещениях под сценой пахло канифолью, конским по́том и навозом.
Ирен рыскала по комнате, полной мужчин в вечерних костюмах. В грим-уборной было четыре зеркала, перед которыми лежало штук двадцать пуховок, чтобы припудривать головы, в основном лысые.
Наконец подруга остановилась возле одного из стульев:
– Маэстро!
Залысины на лбу, седые волнистые волосы; тонкий, как струна, но безжалостно скрюченный возрастом. Бесцветные глаза смотрели на Ирен отсутствующим взглядом.
Примадонна стукнула старика в грудь кулачком, и он заморгал.
– Я Ирен Адлер, – сказала она. – Мне нужно срочно с вами поговорить.
____
Мы отправились в «Дельмонико».
Старик вошел в ресторан с величественным видом, но было ясно, что он очень давно не обедал в таком шикарном заведении. Примадонна сорила деньгами, как Крез, и курила одну сигарету за другой.
Я наблюдала за ними.
– Ирен, – прошептал Штуббен в паузе между блюдами. – Не думал, что снова услышу твой голос.
– У меня ваша скрипка. Я хочу ее вернуть.
– Скрипка? Какая скрипка? Она сильно уступает человеческому голосу. Скажи, что ты все еще поешь.
– Я все еще пою.
– А я все еще пиликаю на скрипке. Времена изменились. Не оказал ли я тебе медвежью услугу, спрашиваю я себя. Еще печеного картофеля? В Нью-Йорке бывает очень холодно. Нельзя вернуться в прошлое.
– Маэстро!
Старик съежился, но, казалось, попытался собрать разбегавшиеся мысли.
– Я должна знать, – сказала Ирен, – почему не могу вспомнить собственное прошлое. Артист без прошлого – ничто. Я вернулась, чтобы вспомнить.
Штуббен оттолкнул роскошные блюда. Я увидела голодного старика, которого мучает стыд. Бедняка с дешевой скрипкой. Мне больно было на него смотреть.