Однако шкаф был пуст. Совершенно пуст.
Я была абсолютно одна в этой комнате. Ни дневника, ни трех темных фигур. Ни Ирен.
Как было бы здорово быть мужчиной. Она воображала себе, что стала мужчиной, пока не ощутила, что тело окрепло… Она почувствовала, что все двери открыты перед ней, нет больше недоступных мест, цепь разорвана, любая работа по плечу и никакой закон не будет диктовать, что ей делать.
Ребекка (Олив Шрейнер. От одного другому)
Карманы отвисали под тяжестью монет, которые мне силой всучила Ирен. «Тяжелые карманы, – сказала она, когда мы вышли из отеля (всего-то несколько часов назад!), – отличительный признак свободного человека на городских улицах, и ты будешь выглядеть куда убедительнее с этими монетами».
Я умудрилась поймать первый свой кэб величественным взмахом руки, приманив кучера золотой монеткой, зажатой между большим и указательным пальцами. К моему удивлению, экипаж остановился. Я запрыгнула внутрь, благодаря Господа за то, что помню, в какую конкретно гостиницу Ирен отправляла записку Квентину.
– Отель «Пятая авеню» на Мэдисон-сквер. Плачу доллар сверху, если домчишь меня быстрее ветра.
Кучер хлестнул лошадей, а я съежилась – наверное, им больно. Ветер со свистом задувал в открытые окна, но я не знала, как их закрыть. Я натянула кепку на уши. Мысли бешено проносились в моей голове.
У отеля я отдала кэбмену золотой.
– Дай им хоть часик отдохнуть, – проворчала я каркающим голосом, который считала мужественным, указывая на потные бока лошадей.
В холле отеля все фонари смотрели на мою хилую фигуру, словно недовольные вдовы. Я прошла вперед как можно быстрее и спросила клерка, в какой комнате живет Квентин.
– Мистера Стенхоупа нет, – сказал он, надменно глянув в ячейки для ключей позади его стола. – Он отсутствовал весь день. И ночь.
Я выпучила глаза:
– Быть того не может.
– Именно так. У него есть дела.
– И что это за дела? – потребовала я ответа, подражая Ирен, когда она разгуливает в мужском наряде.
– Не могу сказать, – ухмыльнулся клерк. – Тут замешана дама.
– Каштановые волосы? Экстравагантная шляпка? Тонкая талия?
Он снова ухмыльнулся:
– Вы правы, приятель. Можете оставить записку для мистера Стенхоупа. Я передам… утром.
Уж не знаю, за кого он меня принял, – за брата леди или соперника. Но клерк явно посчитал меня мужчиной, и мне ничего не оставалось, кроме как покинуть отель под той же личиной.
Я стояла на темной улице, глядя на медленно проезжающие мимо ночные экипажи.
Ирен пропала. Квентин… пропал.
А заодно пропало и мое самообладание. Сколько можно колесить по улицам в этом жалком обличье? Я подумала о Нелли Блай и ломала голову, пытаясь вспомнить адрес, где она проживала с матерью. С матерью. Вот у нее есть мать. А у Ирен нет.
Я подняла усталую руку и подозвала экипаж. Он подъехал так быстро, словно у меня на ладони лежал сахар для лошадей.
Я села и назвала адрес.
После этой ночи в моем создании цокот копыт всегда будет связан со стуком каблуков испанской танцовщицы.
Голова превратилась в наковальню, а каждый звук города словно молотком впечатывался в мой усталый мозг. Меня слегка укачало. Я выбралась из экипажа и щедро заплатила кучеру.
Еще одно здание, еще одна дверь. Лифт, которого я ужасно боюсь и в котором чувствую себя словно труп в гробу. Часы я забыла в отеле, но казалось, целая вечность прошла с тех пор, как Ирен оставила меня и беспечно отправилась в пустую комнату, когда-то принадлежавшую Лоле Монтес.
Лифтер открыл дверь из металлических прутьев. Я поковыляла по коридору, ища нужную мне квартиру. Я уже не знала, кого встречу за очередной дверью, – Ирен или… Джека-потрошителя.
Наконец я постучала в смутно знакомую створку.
Ответа не последовало.
Я постучала снова. Я уже даже не хотела, чтобы мне ответили.
И снова стучала.
Открылась соседняя дверь. Показалась голова женщины в папильотках.
– Молодой человек! Прекратите барабанить. Тут респектабельное заведение!
Я пожала плечами, слишком усталая, чтобы снова поднять руку к двери из красного дерева, но тут она внезапно открылась, и я полетела внутрь, потеряв равновесие.
Чья-то твердая рука подхватила меня за локоть и не дала упасть.
К моему удивлению, я все еще стояла на ногах.
– Боже, кто это у нас?
А я и сама точно не знала.
Холмс умел в мгновение ока снискать расположение женщины своей обходительностью.
Уотсон (Артур Конан Дойл. Пенсне в золотой оправе) [77]
– Не могли бы вы объяснить, – произнес странно язвительный голос, – что делает горящая сигара у вас в кармане?
Я сощурилась, глядя на свет керосиновой лампы, стоявшей на столике передо мной, а потом смущенно похлопала по карманам. Правая рука нащупала что-то теплое. Я заторможенно сунула руку в карман, как ребенок, которого разбудили посреди ночи и потому он двигается медленно и неуклюже.
Чужая рука отпихнула мою, бесцеремонно влезла в карман и вытащила… нет, не конфетку, как надеялся ребенок у меня в душе, а сигару. Она все еще тлела, и на конце горел красный уголек.
Я смотрела на нее со странной смесью отвращения и злости, а потом, к своему великому стыду, разрыдалась.
– Нет, так не пойдет, – сказал Шерлок Холмс. – Сядьте.
Он усадил меня на стул рядом со столиком, на котором стояла лампа, а потом отошел на пару шагов и вернулся со стаканом воды, который я осушила в несколько судорожных глотков. После всех этих безумных блужданий по городу я испытывала сильную жажду.
Поскольку рыдать и пить одновременно оказалось тяжело, то слезы тут же прекратились. Я сняла правую перчатку и вытерла глаза. Перед собой я видела только покачивающийся рисунок на сером халате Шерлока Холмса. Его голос доносился откуда-то сверху, спокойный и монотонный.
– Вы прятались в засаде в нижней части города со своей компаньонкой, мадам Ирен. Долго торчали у Епископального клуба, потом еще какое-то время провели внутри, а потом вы проехались как минимум в двух экипажах, чтобы добраться сюда. Вы заехали в гостиницу мистера Стенхоупа, но его не оказалось на месте. Удивлен, что вы не отправились дальше, на поиски своего американского союзника в опасных предприятиях – я говорю о мисс Нелли Блай.