– По роду моей деятельности мне часто приходилось бывать в штабах, – продолжал Вильмонт. – И я видел, с каким воодушевлением «Их Превосходительства» генералы и адмиралы приняли отставку государя. Потом эти господа объявили себя монархистами и спасителями Отечества от революционной заразы. Но что мешало им объединиться тогда – в 1917, когда у них под ружьём были целые дивизии? Уверяю вас, если бы каждый из них не мнил себя Наполеоном, нынешняя смута была бы ликвидирована в самом зародыше.
Вильмонт поведал Лукову, что лично знал Керенского. Но после того как Председатель Временного правительства назначил на пост Военного министра недавнего террориста и международного авантюриста Бориса Савинкова, бывший жандармский офицер немедленно подал в отставку.
Когда к власти пришли большевики они, как и их предшественники-демократы, начали охоту на бывших жандармов. Но генерала Вильмонта это не коснулось. Его безупречная репутация и высокий профессионализм высоко оценил сам Троцкий. Так дворянин и бывший офицер «Охранки» оказался на службе в Рабоче-крестьянской Красной армии
– Мне тоже многое не нравится в деятельности большевиков, – откровенно признался генерал. – Я был поражён и оскорблён условиями Брест-Литовского мира. Но теперь понимаю, что если смотреть на дело без эмоций – объективно, то у большевиков просто не было иного выхода в тех условиях. Если бы они не заключили договор с германцами, их власти пришёл бы конец. На тот момент у них не было сильной армии. Зато я вижу, как грамотно Троцкий и его единомышленники строят свою армию. И многие порядочные офицеры думают так же, как и я. Не случайно большинство выпускников бывшей николаевской академии генерального штаба, – то есть лучшие стратегические умы царской армии, – нынче служат в штабах Красной армии в качестве военспецов. Троцкий привлёк на службу легендарного Брусилова, а также генералов Лебедева, Поливанова, адмиралов Григоровича, Максимова и многих других.
Тут Вильмонт сделал оговорку:
– Впрочем, я ни в коей мере не утверждаю, что по ту сторону линии фронта нет порядочных, и умных офицеров. Именно поэтому при первом разговоре с Троцким я твёрдо заявил, что не намерен учавствовать в братоубийственной войне. И что он может использовать меня только в качестве специалиста по восточным делам.
Генерал дружески положил Одиссею руку на плечо. Теперь от него исходила доброжелательность.
– И не терзайтесь сомнениями. Власть меняется, но интересы страны остаются неизменными. Любое порядочное правительство воспользуется результатами нашей экспедиции, если мы сделаем своё дело честно. Поэтому вот вам мой дружеский совет: перестаньте думать о политике, и занимайтесь своей любимой наукой. Совсем скоро у вас для этого появиться масса интереснейших возможностей. И не волнуйтесь: решать все организационные вопросы и руководить экспедицией буду я. Ваше же дело – только наука. Ну и по мере необходимости будете консультировать меня.
Генерал коротко козырнул.
– Ну а за сим прощаюсь. Честь имею.
Позади Одиссея с металлическим стуком закрылись тюремные ворота. Молодой человек стоял, не спеша куда-то идти, наслаждаясь волшебным ощущением внезапно наступившей свободы. Прошло какое-то время, прежде чем Луков стал замечать на себе недоумённые взгляды прохожих. Только тут мужчина сообразил, что выглядит довольно нелепо. На улице было морозно, а на нём было лёгкое пальтишко, да широкопола шляпа, в которых его арестовали осенью. Однако до сих пор счастливчик будто не замечал холода. А ещё он улыбался, как блаженный. Не удивительно, что проходящие мимо люди смотрели на него с жалостью и опаской, как на свихнувшегося в застенках убогого, которого и выпустили то по причине сумасшедшего, и старались обойти.
Наконец, ощущение эйфории в душе Лукова несколько улеглось, и он медленно побрёл вдаль мрачного здания ВЧК. Из какой-то двери впереди ежеминутно выходили женщины с красными пятнами на скулах, обезображенные слезами и бессильным гневом. В руках их были раскрытые свертки, отвергнутые, брошенные назад чуть ли не в лицо крохи хлеба и белья, собранные так тщательно и безнадежно. Это были жёны, матери, сёстры заключённых. При виде их у молодого мужчины сразу сползла улыбка с лица. Сгорбившись, он ускорил шаг, стремясь поскорее пройти мимо несчастных женщин, не смея поднять на них глаза. Больше всего Луков боялся встретить здесь кого-то из родственников тех, с кем он был арестован по одному делу, поэтому чуть ли не бегом спешил поскорее миновать место скорби и печали.
Но неожиданно на его пути возникло непредвиденное препятствие в лице красноармейца в остроконечном суконном шлеме с красной матерчатой звездой на лбу. Тот выскочил в одной гимнастёрке, шароварах и огромных валенках из заколоченной войлоком двери караульного помещения. Причём ворот на его гимнастёрке-косоворотке был по-молодецки расстёгнут. У красноармейца потухла самокрутка, и он выбежал прикурить у какого-нибудь прохожего. И хотя у Лукова не было при себе ни спичек, ни зажигалки, ему пришлось приостановиться.
И тут он услышал за спиной удивлённый женский голос, показавшийся ему очень знакомым:
– Одиссей Гекторович! Как! Неужели это вы?!
Луков быстро обернулся, словно его позвал призрак. Молодой человек стал искать глазами ту, которая окликнула его. Он не сразу признал в старухе с растрёпанными седыми волосами супругу профессора Свекольникова. Одиссей был поражён, ибо знал эту даму светской львицей, которая была украшением любого общества. Когда-то она была не просто красива, но блистательна. Если на университетских вечеринках госпожа Свекольникова начинала декламировать стихи собственного сочинения, то многие из собравшихся слушали её, вытянув шеи и затаив дыхание. На балу в честь наступающего 1915 года её выбрали всеобщим тайным голосованием хозяйкой и королевой вечера. К великой ревности её супруга в эту великолепную женщину влюблялись не только преподаватели, но даже студенты, которым она по возрасту годилась в матери. Будучи большой модницей, профессорша любила и умела одеваться…
Теперь от былой элегантности не осталось и следа. На Свекольниковой были какие-то обноски. Она прижимала к груди крохонький свёрток, в котором, судя по всему, находилась передача для её мужа.
Чувство стыда за то, что он свободен, в то время как муж этой несчастной и остальные арестованные по одному с ним делу продолжают томиться за этими стенами, захлестнуло Лукова. И он смалодушничал! Сделал вид, что не узнал знакомую и чуть ли не бегом бросился прочь.
Если бы в кармане его случайно завалялся последний четвертак, он бы, не задумываясь, потратил его на извозчика, лишь бы только поскорее исчезнуть с глаз этой женщины. Но в нынешней Москве деньги ничего не стоили, да и извозчиков теперь было не сыскать, ибо все лошади были либо давно съедены, либо мобилизованы в Красную армию.
Кажется, Свекольникова что-то резкое крикнула ему в спину. Но к счастью Луков не разобрал её слов. Всю дорогу Одиссей корил себя за минутное малодушие и не находил оправданий своему поступку. Как он мог так позорно бежать, не поддержав несчастную женщину, не подарив ей хотя бы лучик надежды на скорое освобождение её мужа!