Увиденная им картина заслуживала пристального внимания телевизионщиков из «Хроники происшествий».
Огромный джип цвета мокрый асфальт буквально смял левый борт и багажник машины гостей с Кавказа.
Жигули напоминали теперь металлическую гармонь, которой нет уже смысла распрямляться для дальнейших путешествий.
Дети гор, увлекшись своими советами и замечаниями в адрес девушек, вывернули влево, объезжая припаркованный автобус и не заметили мчащийся по улице внедорожник Но это было еще полбеды.
Из дверей джипа, не спеша, вылезли три темно-малиновых костюма.
Их вид не сулил гостям столицы ничего хорошего.
И точно — спустя двадцать секунд возмущенно-гортанные крики кавказцев сменились на новые звуки.
Похожие Одинцов слышал в детстве, когда был у бабушки в деревне. Их сосед, тракторист-великан дядя Боря резал таким же большим ножом упитанного хряка по имени Васька.
Виктор позвонил в третий раз, и за массивной металлической дверью наконец-то зашевелились.
Круглое окошечко дверного глазка потемнело: хозяева изучали обстановку на лестничной площадке.
— Это я, Виктор! Открывайте, Элеонора Владимировна! — громко произнес Одинцов.
Он не любил тещу, которая при всяком удобном случае прозрачными намеками пыталась уколоть мужа своей дочери.
Она насаждала тот же матриархат в семье Одинцова, что царил у неё дома. Супруг Элеоноры, невысокий лысоватый бухгалтер был типичным подкаблучником, давно смирившись с этой ролью.
Лизина мама работала администратором одного из столичных театров и считала себя вхожей в богемный круг известных актеров.
За дверью щелкнул замок, и она приоткрылась. В образовавшейся щелке, перетянутой стальной цепочкой, доминировали ярко накрашенные губы.
Словно не узнавая зятя, женщина еще секунд десять смотрела перед собой; наконец она медленно открыла дверь и, повернувшись, пошла внутрь квартиры.
Виктор вошел, снял обувь и посмотрел на себя в большое зеркало в прихожей.
«Так. Только спокойнее. Без эмоций… Девочка моя!»
— Паааа-па-ааа!! — громкий крик Наташи, наверное, слышал весь дом. Девчонка, стремглав пронесшись по коридору, повисла на шее отца.
Родное тельце, знакомый запах волос.
У Одинцова забилось сердце. Дочка прижалась лицом к его груди, и, казалось, слушала эти удары.
Наконец, Виктор осторожно опустил девочку на пол и, присев, заглянул ей в глаза:
— Ну, как ты тут без меня?
— Почему тебя так долго не было? — обиженно надув пухлые губки, вопросом на вопрос ответила дочка.
— Так получилось, Наташенька, я хотел раньше приехать, да не смог.
— Ты сидел в тюрьме? — без обиняков спросил ребенок.
Одинцов бросил быстрый взгляд над головой девочки.
Элеонора Владимировна, поджав накрашенные губы, наблюдала за внучкой и зятем. Из-за ее спины выглядывал тесть.
— Здравствуйте, Семен Павлович!
— Здравствуйте, Виктор — тихо произнес родственник, — с возвращением…
— Спасибо — Одинцов выпрямился, протянул руку к небольшому пакету.
— Вот, для вас подарки из Парижа.
Виктор чувствовал себя неловко. Вопрос Наташи как бы вернул его к реальной действительности, заставил посмотреть на себя глазами своих родственников.
Да, он уехал за границу заработать деньги, а вместо этого сел в тюрьму, заставив всех переживать за него.
— Благодарствуем! — в каждой букве брошенного тещей слова было столько яда, что, вероятно, хватило бы для изготовления целой партии целебных лекарств.
— А мне подарок? — глаза девочки расширились от удивления и обиды.
— Твои подарки я оставил дома. Сейчас мы пойдем туда, и ты их получишь.
— Ура! — Наташа запрыгала на одной ноге. — А что ты мне купил?
— Много чего. Там увидишь…
— Ну что, папа, ну что? — затеребила рукав дочка. — Скажи, пожалуйста! Извечное любопытное женское нетерпение. Оно начинается с момента, когда прекрасный пол начинает членораздельно разговаривать и заканчивается лишь с прекращением этой функции организма.
— Игрушки, одежда, придем, и все получишь!
— Ура! Как здорово! — Наташа заглянула отцу в глаза и снова посерьезнела:
— А ты похудел, папочка. В тюрьме плохо кормили тебя?
— Кто тебе сказал, что я был в тюрьме?
— Бабушка. И мама тоже говорила. А мы большой диван купили, знаешь?
— Да, видел.
— А что, теперь мы будем жить все вместе?
— Как все вместе? — не понял Виктор.
— Ну, вместе с дядей Гогой. Это он притащил нам красивый диван и стал жить в нашей квартире.
Виктор почувствовал, как кровь отхлынула от его лица.
— Папочка, ты чего? — пятилетняя дочь снова дернула за рукав. — Ты обиделся, да?
Элеонора Владимировна смотрела куда-то вбок. Подкаблучник бочком засеменил в другую комнату.
— Наташа, попроси бабушку собрать твои вещи, — Одинцов не узнавал своего голоса.
— Да! Бабуля! Где мои платья и ботинки? Мы уходим с папочкой! — девочка забегала по комнатам, выискивая свою одежду.
Дома все обошлось без эксцессов.
Виктор по дороге от Пролетарской до Таганки решил: никаких разборок сегодня. Пусть дочь порадуется в полной мере его возвращению и подаркам.
Наташа радостно вскрикивала, когда отец вынимал одну вещь за другой из своей сумки.
Она мерила обновки, вертелась перед зеркалом, — впервые в жизни в ней проснулась маленькая женщина.
Лиза холодно наблюдала за происходящим.
Виктор несколько раз встречался с нею взглядом. В глазах жены он не видел ничего, кроме равнодушного любопытства: «Узнал уже или еще нет?»
Спать легли порознь.
Одинцов явственно ощущал новое чувство, возникшее к жене за последние несколько часов. Он как-то по особенному ярко представил соседа Гогу, лежащего на его супруге с вожделенным выражением на смугловато-сладком лице.
Виктору казалось, нет, даже не казалось, а он был уверен в этом: новые запахи на кухне и в квартире шли от соседа, с которым он не раз сидел за одним столом, отмечая какой-нибудь праздник Именно его приторный аромат: смесь дешевой туалетной воды с запахом сигаретного дыма он почувствовал, когда переступил порог своего жилья после четырехмесячного отсутствия.
Лиза едва заметно хмыкнула, когда Виктор забрал свою подушку с дивана и бросил ее на узкую кровать в соседней комнате.
«Знает»…