— А как вы, черт бы вас побрал, узнали об этом? О…
— О Клавдии? — подсказала она имя.
— Да, о Клавдии — или как ее там! То обстоятельство, что Василий даже не помнил имени женщины, должно было бы умиротворить Александру, но на самом деле только еще больше разозлило ее. По-видимому, у этого негодяя было столько баб, что он не мог их всех упомнить. Эта мысль уже приходила ей в голову, но Александре было отвратительно видеть прямые доказательства его распущенности.
Однако Василию не следовало знать, насколько она задета, поэтому девушка лишь равнодушно пожала плечами:
— Вы бы удивились, узнав, сколько информации можно получить, если опустить нужное количество монет в нужные карманы.
— Так вы были у нее? Когда? Вы же не покидали гостиницы! — По-видимому, прошлой ночью его шпионы плохо спали.
— Мне нет нужды заниматься этим самой, — нарочито безразличным тоном ответила Александра. — Я отправила ей записку, и, должно быть, она попала по назначению.
— О, в этом-то я не сомневаюсь, — ответил он насмешливо. — Ваши люди — дотошный народ.
— На моем языке это называется преданностью.
— Вы намекаете на то, что я ею не обладаю? Она натянуто улыбнулась:
— Это вы сами сказали, я не говорила ничего подобного.
Граф весь ощетинился и негодующе заявил:
— Да будет вам известно, что моя преданность безгранична, но я дарую ее лишь немногим избранным.
Александра знала ответ заранее, но хотела услышать подтверждение:
— А я не принадлежу к числу этих немногих избранных?
— Вы сами это сказали, не я, — ответил Василий ее словами, и улыбка его стала отвратительной.
Не в силах дальше сдерживаться, Александра повысила голос:
— Даже если я стану вашей женой?
— Лучше возьмитесь за ум до того, как вы ею станете, — пролаял он.
— Лучше бы это сделать вам, Петровский!
И снова они очутились лицом к лицу: она смотрела на него с яростью, он на нее — мрачно.
Василий заметил, как вздымается ее грудь, и на сей раз его не раздражал неприятный запах.
Страсть — чувство капризное и легко переключается с предмета на предмет. Внезапно Василий почувствовал, что умрет, если не поцелует ее. И Александра вдруг поймала себя на том, что не может отвести глаз от его чувственного рта.
И потом она почувствовала его вкус, пламенный и дикий. На сей раз это было еще лучше, чем сохранилось в ее памяти. Василий стиснул Александру так, что чуть не раздавил, и это объятие тоже было лучше, чем ей запомнилось.
Пальцы девушки вцепились ему в руки, давили их и царапали, но не затем, чтобы оттолкнуть. Василий приподнял ее и прижал к себе, к своему телу, от которого исходил жар, и Александра почувствовала, что тает, расплавляется и все ее существо бездумно тянется к чему-то недосягаемому и непонятному.
Ее тело изогнулось дугой так, что казалось, что переломится хребет: Василий заставил ее откинуться назад, словно хотел повалить на землю, и все это сделали только его губы, его поцелуи, он так страстно желал ее любви, что забыл о золотом правиле обольщения, которому всегда следовал в прошлом.
Да это и не было похоже на обольщение, ведь тогда все его чувства были под контролем, он владел каждым движением, каждым нюансом до самого желанного завершения. Но теперь Василий не мог контролировать ничего, он был весь захвачен чистыми эмоциями, вкус ее губ, запах ее тела наполнили его чувства, ощущение близости было опьяняющим, и такое состояние вряд ли можно было назвать разумным.
Сами не замечая того, они оказались на земле. Василий стремился к единственной цели; Александра была вся во власти неизведанных доселе чувств, она испытывала ничем не замутненное наслаждение от его прикосновений, от веса его тела, от того, что его рука скользила вверх по ее ноге до тех пор, пока…
Ее стон был не слышен, потому что Василий заглушил его поцелуем, и теперь его рука, как чашей, прикрывала то место ее тела, из которого исходил жар, приближавший Александру к краю бездны, и он знал это и никогда еще не чувствовал такого острого удовлетворения от ответной реакции женщины, от ее готовности отдаться ему…
Василий мог овладеть ею тут же на земле, и Александра позволила бы ему это. И когда Гордость Султана ткнулся в них мордой несколькими безумными мгновениями позже, это чудовищное открытие обожгло их, и они оба вскочили на ноги.
Теперь Александра чувствовала себя униженной тем, что граф заставил ее испытать, и она закатила ему звонкую пощечину. Однако ей следовало бы прежде подумать, потому что тут же последовал ответ — Василий ударил ее несильно, но достаточно ощутимо, чтобы привести в состояние шока.
— Ну что же, — заметила она сухо, — конечно, вы не достигли никакой цели.
Василий не мог унять дрожь и желал только одного — снова сжать ее в объятиях. Как она смеет стоять тут с таким видом, будто ее ничуть не затронуло то, что минуту назад произошло между ними? Что же касается пощечины, она зря выбрала момент, когда он вне себя.
— Кричи на меня, сколько душе угодно, дорогая, но только когда в следующий раз тебе захочется меня ударить, помни, что я дам сдачи, — пообещал он.
— Сдачи?
Граф медленно покачал головой:
— Нет, пожалуй, вместо этого я затащу тебя в кусты и займусь с тобой любовью.
Она, должно быть, сошла с ума, раз не попыталась сменить тему:
— Почему же ты сейчас этого не сделал?
— Я честно предупредил тебя, чтобы выслушать твое мнение и узнать, каков твой выбор.
— И ты сделал бы это, даже если бы я сопротивлялась?
От его улыбки повеяло холодом:
— Безусловно.
— И тебе известно, как это называется, верно? — подчеркнуто презрительно спросила она.
— Когда тебя честно предупредили? Я бы назвал это приглашением.
Александра не сомневалась, что на такую серьезную угрозу Василий решился только потому, что его поползновение не увенчалось успехом, и эта угроза превзошла все ее ожидания. Ее не беспокоило, что придется снова дать ему пощечину, Александра дала себе слово, что любой ценой удержится от этого. Но нельзя было позволять ему поцеловать себя — она должна была избежать этого поцелуя, вызванного всего лишь досадой на то, что его лишили возможности развлечься с женщиной, — и ни в коем случае не допускать впредь этих поцелуев, приводивших ее в состояние безоговорочного подчинения.
Отныне придется быть снисходительнее, иначе она рискует усугубить его ощущение поражения, и тогда граф снова вспомнит о своих правах и может даже попытаться соблазнить ее, если довести его до отчаяния, а она до сих пор помнит эту его особую улыбочку, когда он шептался с бабенкой в трактире. Александре вовсе не хотелось бы, чтобы граф обратил свои чары на нее. И как ни была ей ненавистна мысль об отступлении, она сделала над собой усилие и бросила: