Дома Митька отлеживался недолго. Его распирала жажда справедливости и мести. Что такое?! Какая-то кривоногая и криворукая дура будет ему жизнь портить! Рентген, перевязки, мази, процедуры – и через три дня он прихромал в школу… чтобы в очередной раз взвыть от ярости.
* * *
Что-то за это время произошло. Что-то неуловимое. Класс разделился. Раньше все они колыхались эдаким равнодушным болотцем, без разграничения на «своих» и «чужих». А теперь словно красную черту в воздухе провели – все девчонки были с новенькой. Они дружно ходили за ней толпой, заглядывали в ее бесцветные глаза, ловили ее слова, высказываемые ее хрипловатым голосом.
– Чего случилось? – спросил Емцов у притихших друзей.
– Ничего, – отвернулся к левому окну Влад.
– Ничего, – отвернулся к правому окну Юрка.
– Это что такое, я спрашиваю?! – Митька ткнул пальцем в шушукавшихся у первой парты девчонок.
– Это они на картах гадают – кого вызовут, а кого нет.
– И как?
– Все совпадает.
– И кого?
– Сейчас поймешь.
Шебуршание смолкло, потом что-то сказала Анька, и девчонки вновь загомонили. Группка распалась. Девчонки потекли к своим партам. Кто-то это делал очень быстро: усаживался, доставал учебник и начинал шумно перелистывать страницы. Остальные с любопытством оглядывали класс, сочувственно смотрели на парней.
– Видал? – Юрка потянул из рюкзака учебник – только что он получил с десяток насмешливых взглядов. В другом конце класса двоечник Андрюха Коготков тянул на одной ноте:
– Дай учебник! Ну чего, тебе жалко, да? Тебя же не спросят. Ну, дай учебник!
– О! Емцов! Как нога? – В класс ворвался учитель истории, Дмитрий Степанович. Резко закрыл за собой дверь. Резко повернулся к классу: – Почему ты молчишь?
Забыв о боли, Митька выбрался в проход.
– Можно я урок отвечу?
– А ты готов? – историк сверкнул белозубой улыбкой из-под усов.
– Нет, но я все равно хочу, – искренне признался Емцов.
– Да ты погоди, – учитель попытался остановить рвущегося в бой Митьку. – Давай лучше… – он быстро взглянул в журнал, – Коготкова послушаем. Он давно мечтает двойку исправить.
– Не мечтаю я, – нехотя поднялся Андрюха, которому так и не дали учебник. – Могу и других пропустить вперед.
– Спросите меня. – Митька дохромал до доски, по пути опираясь на парты одноклассников.
– О чем же ты хочешь нам рассказать?
Емцов попытался восстановить в памяти насмерть убитые кластеры с информацией по истории. Что-то там было с Иваном Грозным и Смутным временем… Кажется, на Русь кто-то напал…
– О том, как наши против врагов воевали. И победили, – выдал Митька, суровым взглядом окидывая притихших одноклассников. Ни дать ни взять – князь Пожарский перед походом.
– Ага, – растерянно пробормотал Дмитрий Степанович, вновь уткнувшись в журнал. – Про войну хочешь рассказать?
Митька специально не смотрел на новенькую. Вот взглянет он на нее, а она от его взгляда моментально испепелится!
– И про войну тоже.
– А я разве про войну задавал? – Учитель попытался выглядеть строгим, вроде сам сейчас на войну пойдет.
– Культура и быт семнадцатого века, – торжественно пропела Васька Вербицкая.
– Вот давай, Василиса, и иди к доске, – обрадовался историк. – А ты, Митя, послушай… Я тебя в следующий раз спрошу.
– Обещаете? – воинственно поджал губы Митька.
– Конечно, конечно…
Емцов похромал обратно. В спину ему летела уверенная дробь Васькиных слов – после предупреждения Аньки она успела подготовиться.
– И так – третий день подряд, – прокомментировал Влад.
– И вы терпите?! – возмутился Митька.
– А что тут терпеть? – Юрка пульнул бумажным шариком в ногу возвращавшейся после блестящего ответа Ваське. – Удобно.
– Да ни фига не удобно – зависеть от какой-то лохматой кукушки! А если она соврет, ты будешь выглядеть дураком!
– Почему это соврет? Она всегда правду говорит, – вздохнул Пулейкин.
А на следующем уроке он и сам нарвался на предсказание.
Шла занудная химия. Рука Юрки с зажатым в ней карандашом непроизвольно потянулась к Аньке-Андалузии. У нее же такая спина: не ткнул ее карандашом – считай, день прожил зря. Прямая, как струна. И словно бы такая же железная, как рельса.
Не железная, как выяснилось.
От укола Андалузия дернулась, повернулась. Взгляд пронзительный. Глаза бесцветные.
– А я что? – сразу ушел в защиту Юрка. Карандаша в его руке уже нет, плечами пожимает – никто, мол, ее не трогал. Ей все показалось!
– Пулейкин, – мрачно изрекла Леонова, взгляд не отвела. До самых мозгов просверлила Юрку своими буравчиками-зрачками. – Ты бы лучше к урокам готовился, тебя сейчас химичка спросит!
Вот ведь черт!
Юрка засуетился, понимая, что все равно ничего не успеет, пропал он.
– Пулейкин, – вызвала его Людмила Петровна. – Ты чего прячешься? Выходи!
– Убью! – прошептал одними губами Юрка, выбираясь из-за парты.
«Моли» с «омами» дружной стайкой запрыгали вокруг него, ссыпались в кучу валентности и атомные заряды частиц.
– Два, садись!
– Кто бы сомневался, – прищурила белесые глаза Анька.
Ну, Андалузия! Ну, держись!
– И никакая она не Андалузия, – возмущалась на перемене Вербицкая. – Алансон – это во Франции, а Андалузия – в Испании.
– Нарываешься, – прошептал Юрка, чувствуя, как что-то неприятное зашевелилось в его душе. Нечто такое, что невозможно сдержать, если оно решит взять верх. А тогда – все. И правда – убьет он ее!
Анька Леонова, она же Андалузия, то бишь Алансон, «выскреблась» из класса.
– У, Горлум! – нервно прошептал ей в спину Митька Емцов и спрятался за низкорослого Влада Муранова.
Но Анька не услышала. Она прохромала своей невозможной походкой по коридору – правую ногу выворачивает, с трудом протаскивая ее вперед. Черные негустые волосы топорщатся на голове, собираясь на шее в невообразимый хвостик. Личико маленькое, с остреньким носиком, с таким же остреньким подбородком, с некрасивыми бесцветными глазками. И глаза эти всегда смотрят очень пристально. Что еще? Молочная рыхлая кожа убивала какое бы то ни было желание назвать это существо «милой девушкой». Горгона – ее имя!
– Храбрые – за спиной у кого-то! – возмущенно бросила Вербицкая и побежала за новой подружкой. – Эй, подожди!
За ней потянулись Олька Хаецкая и Лерка Пустячная. Верная гвардия кардинала.