Свободной рукой она смахнула воду, скопившуюся в глазных впадинах, и открыла глаза. Она застала Милягу врасплох, и когда взгляды их встретились, он испытал потрясение — не только потому, что она прочла желание в его глазах, но и потому, что то же самое желание он увидел в ее лице.
Он вырвал руку и попятился назад, протестующе бормоча. Она же ничуть не была смущена. Не отводя взгляда от его лица, она позвала его вернуться под дождь, говоря так тихо, что слова были больше похожи на вздохи. Он продолжал пятиться, и тогда она перешла к более внятным уговорам.
— Богиня хочет узнать тебя, — сказала она. — Ей нужно понять твои намерения.
— Это… поручение… Отца, — сказал Миляга.
Слова эти были не столько ответом, сколько защитой.
Но от Богини было не так-то легко отделаться. Миляга увидел, как тень страдания мелькнула по лицу матери, — это Богиня оставила ее и двинулась за ним в виде облака водяной пыли. Луч солнца пронзил ее, и комната осветилась радужными бликами.
— Не бойся ее, — услышал Миляга голос Клема у себя за спиной. — Тебе нечего скрывать.
Может быть, это и было правдой, но он все равно продолжал пятиться — и рт Богини, и от собственной матери — и остановился только тогда, когда ощутил у себя за спиной благословенное присутствие своих ангелов.
— Охраняйте меня, — сказал он им дрожащим голосом.
Клем обхватил Милягу за плечи.
— Это женщина, Маэстро, — пробормотал он. — С каких это пор ты боишься женщин?
— С рождения, — ответил Миляга. — Держи меня крепче, ради Бога.
Потом дождь пролился на их лица, и Клем, охваченный его истомой, испустил вздох наслаждения. Миляга впился пальцами в руку защитника, но дождь, даже если у него и был способ оторвать его от Клема, к этому, похоже, не стремился. С полминуты он помедлил у них над головами, а потом скрылся через открытую дверь.
— Нечего скрывать, да? — сказал Миляга. — Не думаю, что Она тебе поверила.
— С тобой что-то не в порядке?
— Нет, Она залезла мне в голову. Почему это, интересно, всякая тварь стремится забраться мне в мозги?
— Наверное, пейзаж очень красивый, — заметил Тэй, усмехнувшись губами своего любовника.
— Она только хотела узнать, чисты ли твои помыслы, дитя мое, — сказала Целестина.
— Чисты? — переспросил Миляга, наградив мать яростным взглядом. — Какое у Нее вообще право судить меня?
— То, что ты назвал поручением Отца, на самом деле касается каждой населяющей Имаджику души.
Она еще не подобрала с пола свою скромность, и, когда приблизилась, он отвел взгляд в сторону.
— Прикройся, мама, — сказал он. — Ради Бога, прикройся.
Потом он развернулся и направился в холл, крича вслед непрошеной гостье:
— Где бы ты ни спряталась, я вышвырну тебя из этого дома! Клем, посмотри внизу, а я пойду наверх.
Он взлетел по лестнице. При мысли о том, что этот дух мог вторгнуться в Комнату Медитации, ярость его вспыхнула с новой силой. Дверь комнаты была открыта. Отдохни Немного, съежившись, сидел в уголке.
— Где Она? — грозно спросил Миляга. — Она здесь?
— Кто «она»?
Миляга ничего не ответил и принялся, словно пленник, расхаживать от стены к стене, ударяя по ним ладонями. Однако за кирпичной кладкой не слышалось журчания воды, а в воздухе не чувствовалось и следа водяной пыли. Убедившись, что посетительнице не удалось осквернить комнату, он направился к двери.
— Если здесь пойдет дождь, — сказал он Отдохни Немного, — немедленно бей тревогу.
— Слушаюсь, Освободитель.
Миляга захлопнул дверь и приступил к обыску остальных комнат. Убедившись, что они пусты, он поднялся еще на один пролет и прошелся по комнатам третьего этажа. Воздух был сухим, как в пустыне. Однако, двинувшись вниз по лестнице, он услышал доносящийся с улицы смех. Это был Понедельник, хотя Миляге никогда не приходилось слышать из его уст таких легких и нежных звуков. Заподозрив неладное, он устремился вниз и, столкнувшись у подножия лестницы с Клемом, который сообщил ему, что все нижние комнаты пусты, ринулся через холл к парадной двери.
Когда Миляга в прошлый раз переступал порог, Понедельник был поглощен мелками. Весь тротуар вокруг крыльца был покрыт его рисунками. Но теперь это были не копии портретов журнальных красоток, а утонченные абстракции. Перелившись через бордюр, они заполнили кусок размягченного солнцем асфальта. Однако теперь художник, оставив работу, стоял посреди улицы. Миляга мгновенно понял, что означала его поза: голова запрокинута, глаза закрыты…
— Понедельник!
Но паренек ничего не услышал. Он продолжал купаться в изливающемся на него потоке; вода струилась по его коротко остриженной голове, словно нежные пальцы. Он, возможно, так и стоял бы, пока не захлебнулся, но приближение Миляги прогнало Богиню прочь. В одно мгновение дождь исчез, и Понедельник открыл глаза. Он покосился на небо, и смех его осекся.
— Куда ушел дождь? — спросил он.
— Не было никакого дождя.
— А это ты как назовешь, Босс? — спросил Понедельник, протягивая ему руки, с которых стекали последние струйки.
— Поверь мне, это был не дождь.
— Как ни назови, мне это понравилось, — сказал Понедельник. Стащив с себя влажную футболку, он вытер ею лицо. — Все в порядке, Босс?
Миляга оглядывал улицу в поисках какого-нибудь знака присутствия Богини.
— Все будет хорошо, — сказал он. — А ты снова берись за работу, ладно? Ты еще не разрисовал дверь.
— Что на ней нарисовать?
— Ты художник, тебе и решать, — рассеянно ответил Миляга, внимание которого привлек вид улицы. Только сейчас он заметил, сколько духов скопилось вокруг. Они уже не только стояли на тротуарах, но и парили среди поникшей листвы, словно повешенные, или бродили по карнизам. Он подумал, что они, должно быть, настроены вполне дружественно, ибо у них есть серьезная причина желать успеха его предприятию. Полгода назад, в ту самую ночь, когда они с Паем отправились в путешествие, мистиф рассказал Миляге о боли, от которой страдают духи всех пяти Доминионов.
— Все духи несчастны, — говорил Пай. — Они толпятся у дверей в ожидании освобождения, но им идти некуда.
Не зашла ли тогда речь и о надежде на то, что в конце предстоящего им путешествия скорбь мертвецов будет исцелена? Как ему, должно быть, хотелось назвать Милягу Примирителем и сказать ему, что он способен распахнуть двери, у которых томятся мертвые души, и впустить их на Небеса.
— Потерпите, — прошептал он, зная, что призраки слышат его. — Скоро это произойдет, клянусь. Очень скоро.
Дождь Богини высыхал у него на лице под лучами солнца, и он решил прогуляться, пока не испарится последняя капля. Понедельник тем временем принялся свистеть на крыльце у него за спиной.