– Как Тира? – спросил я.
– Она в порядке, слава богу. И у мальчиков все хорошо! Мы счастливы.
– Ты будешь счастлив и мертв, если не перестанешь ходить по улицам под дождем, – сказал я. – Нет дурака хуже, чем старый дурак.
Он хмыкнул и слабо запротестовал, когда я принялся настаивать, чтобы он снял свой мокрый плащ и накинул на плечи сухой.
– Король попросил меня пойти к тебе, – сказал он.
– Королю следовало попросить меня прийти к тебе, – буркнул я.
– Ну и погодка! – покачал головой Беокка. – Таких дождей не было с того года, когда умер архиепископ Этельред. Король не знает, что идет дождь. Бедняга. Его мучают боли. Он долго не протянет.
– Итак, он послал тебя ко мне, – напомнил я ему.
– Он просит тебя об одолжении, – с былой твердостью в голосе сказал Беокка.
– Давай, рассказывай.
– Фагранфорда – большое имение, – заметил Беокка. – Король был очень щедр.
– Я тоже был щедр к нему, – сказал я.
Беокка взмахнул увечной левой рукой, как бы отмахиваясь от моих слов.
– Там сейчас четыре церкви и монастырь, – решительно продолжал он, – и король хочет получить от тебя заверения, что ты будешь содержать все это в должном порядке, как того требует патент и твой долг.
Я улыбнулся.
– А если я откажусь?
– О, прошу тебя, Утред! – устало произнес он. – Сколько же мне можно бороться с тобой!
– Я скажу управляющему, чтобы он выполнял все необходимые работы, – пообещал я.
Он пристально посмотрел на меня, как бы оценивая, насколько я искренен. Кажется, увиденное удовлетворило его.
– Король будет благодарен, – сказал он.
– Я думал, ты пришел просить меня отказаться от Этельфлед, – с лукавой усмешкой признался я.
Среди моих знакомых было очень мало тех, с кем я мог спокойно поговорить об Этельфлед, однако Беокка, который знал меня с колыбели, принадлежал именно к их числу.
Он поежился от моих слов.
– Прелюбодеяние – это смертный грех, – сказал он, правда, без особой страстности.
– А еще и преступление, – весело добавил я. – Ты говорил об этом Эдуарду?
Беокка поморщился.
– То было безрассудство юности, – заявил он, – и Господь наказал девушку. Она умерла.
– Твой бог такой добрый, – съязвил я, – только вот почему ему не пришло в голову убить и ее королевских бастардов?
– Их спрятали, – сказал он.
– Вместе с Этельфлед.
Он кивнул.
– Они прячут ее от тебя, – сказал он. – Ты знаешь об этом?
– Знаю.
– Заперли ее в Святой Хедде, – добавил он.
– Я нашел ключ, – усмехнулся я.
– Господь уберегает нас от нечестивых поступков. – Беокка перекрестился.
– В Мерсии Этельфлед пользуется всеобщей любовью, – сказал я. – А вот ее муженек – нет.
– Это всем известно.
– Когда Эдуард станет королем, – продолжал я, – Мерсия доставит ему массу хлопот.
– Массу хлопот?
– Придут датчане, отец, – пояснил я, – и начнут они с Мерсии. Ты хочешь, чтобы мерсийские лорды сражались за Уэссекс? Ты хочешь, чтобы мерсийский фирд [9] сражался за Уэссекс? Этельфлед – единственный человек, который сможет подвигнуть их на это.
– Ты тоже сможешь, – сказал он.
Я отмахнулся от этого заявления как от полнейшей чепухи.
– Мы с тобой нортумбрийцы, отец. Они считают нас варварами, которые едят своих детей на завтрак. А вот Этельфлед они любят.
– Знаю, – кивнул Беокка.
– Тогда пусть она грешит сколько угодно, если это поможет обеспечить безопасность Уэссекса.
– Мне так и передать королю?
Я расхохотался.
– Так и передай. И передай ему еще кое-что. Скажи, чтобы он убил Этельволда. Без жалости, без родственных сантиментов, без христианского милосердия. Пусть отдаст мне приказ, и с ним будет покончено.
Беокка покачал головой.
– Этельволд глупец, – осторожно проговорил он, – причем по большей части пьяный глупец. Он заигрывает с датчанами, мы не можем этого отрицать, но он признался королю во всех своих грехах и был прощен.
– Прощен?
– Вчера ночью, – ответил Беокка, – он лил слезы у постели короля и клялся в верности его преемнику.
Я не мог не рассмеяться, правда, смех получился грустным. Итак, в ответ на мое предостережение Альфред вызвал к себе Этельволда и поверил в ложь этого недоумка.
– Этельволд попытается захватить трон, – сказал я.
– Он поклялся в обратном, – с горячностью произнес Беокка. – Он поклялся на перышке Ноя и на перчатке святого Седда [10] .
Предположительно, перо принадлежало той голубке, которую Ной выпустил с ковчега в те дни, когда небеса разверзлись и обрушили на землю такие же потоки воды, как сейчас. Это перо и перчатку святого Альфред ценил превыше остальных реликвий, поэтому он, без сомнения, поверил бы всему, что было бы подтверждено клятвой на этих предметах.
– Не верьте ему, – предупредил я, – убейте его. Иначе он создаст множество проблем.
– Он принес присягу, – сказал Беокка, – и король верит ему.
– Этельволд – жалкий предатель, – настаивал я.
– Он просто глупец, – беспечно произнес Беокка.
– Но честолюбивый глупец, к тому же у этого дурака есть все законные права на престол, которыми он обязательно воспользуется.
– Он стал добрее, он исповедался, ему отпустили грехи, и он раскаялся.
Какие же мы идиоты. Я вижу, как совершаются те же ошибки из эпохи в эпоху, из поколения в поколение, и все равно мы продолжаем верить в то, во что нам хочется. В ту темную, пронизанную дождем ночь я повторил слова Беокки:
– Он стал добрее, он исповедался, ему отпустили грехи, и он раскаялся.
– И они поверили ему? – бесстрастно произнесла Этельфлед.
– Христиане дураки, – сказал я, – они готовы верить чему угодно.
Она пихнула меня под ребра, и я ойкнул. Дождь стучал по крыше Святой Хедды. Конечно, мне не следовало бы быть здесь, но аббатиса, дражайшая Хильд, делала вид, будто ничего не знает. Я находился не в самом монастыре, где обитали сестры, а в одном из зданий, стоявших во внешнем дворе, куда пускали мирян. В здании располагались кухни, где готовилась еда для нищих, больница, где эти нищие умирали, а еще мансарда, где содержали Этельфлед. Комнатка была маленькой, но не лишенной уюта. Этельфлед прислуживали горничные, но сегодня им было велено ночевать в кладовых внизу.