– А если вместо этого он решит убить отца Коэнвульфа, лорд король? – спросил я.
– Я в руках божьих, – сказал Коэнвульф.
– Уж лучше бы ты был в руках лорда Утреда, – буркнул Стипа.
Солнце – ослепительно красный шар, висевший на небе – спустилось к горизонту. Эдуард явно был озадачен моим вопросом, но старался держаться уверенно.
– Пойдете втроем, – твердо объявил он, – а переговоры будет вести отец Коэнвульф.
Пока мы ехали вниз по холму, отец Коэнвульф, бледный как полотно, наставлял меня. Я не должен никому угрожать, я не должен говорить, пока ко мне не обратятся, я не должен прикасаться к своему мечу, а леди Этельфлед, настаивал он, следует препроводить под защиту ее мужа. Отец Коэнвульф был суров – именно таких несгибаемых людей Альфред любил назначать на должности учителя или советника. Он, конечно, был умен – все привилегированные священники Альфреда обладали острым умом и проницательностью, – однако он отличался излишней поспешностью в осуждении за грех или в определении греха как такового, что означало, что нас с Этельфлед он не одобряет.
– Ты понял меня? – грозно спросил он, когда мы добрались до дороги, скорее похожей на тропку между нестрижеными живыми изгородями.
По полям бегали трясогузки, а дальше, за городом, в небо поднялась стая скворцов и темным облаком исчезла в вышине.
– Мне запрещается кому-либо угрожать, – весело повторил я, – с кем-либо заговаривать и прикасаться к своему мечу. А не будет проще, если я перестану дышать?
– И мы вернем леди Этельфлед на ее законное место, – твердо напомнил Коэнвульф.
– А какое ее законное место? – поинтересовался я.
– Это решит ее муж.
– Но он хочет упрятать ее в монастырь, – заметил я.
– Если таково его решение, лорд Утред, – ответил Коэнвульф, – значит, такова ее судьба.
– Думаю, тебе придется усвоить, – мягко произнес я, – что у этой дамы есть свои мозги. Может случиться так, что она не сделает то, что захочет мужчина.
– Она подчинится своему мужу, – продолжал настаивать Коэнвульф, и я просто расхохотался, что вызвало у него недовольство. Бедняга Стипа страшно смутился.
На окраине города мы насчитали с полдюжины вооруженных мужчин, однако они не попытались остановить нас. Здесь не было стен, не было оборонительных укреплений, поэтому мы просто прошли на улицу, где воняло дерьмом и дымом. Все встречные выглядели встревоженными и молча провожали нас взглядами, некоторые даже крестились. Солнце уже село, и опустились сумерки. Когда мы проезжали мимо одной очень уютной на вид таверны, сидевший за столом мужчина отсалютовал нам полным рогом. Я обратил внимание на то, что оружие есть у очень немногих. Если Этельволд не может собрать фирд в родном городе, тогда как он надеется поднять все графство против Эдуарда? При нашем приближении ворота, ведшие в Святого Катберта, со скрипом открылись, и в щель выглянула женщина. В следующее мгновение ворота захлопнулись. У дверей церкви тоже стояла охрана, но и там нас никто не остановил, а лишь проводили угрюмыми взглядами.
– Он уже проиграл, – сказал я.
– Это точно, – согласился Стипа.
– Проиграл? – не понял отец Коэнвульф.
– Это его цитадель, – пояснил я, – и никто здесь не хочет бросать нам вызов.
Во всяком случае, никто не бросил нам вызов, пока мы не добрались до входа в дом Этельволда. Ворота были украшены его знаменем, и их охраняло семь копейщиков. Путь преграждала жалкая баррикада из бочек, на которые было уложено два бревна. Один из копейщиков выступил вперед и направил на нас свое копье.
– Дальше нельзя, – объявил он.
– Убери бочки, – сказал я, – и открой ворота.
– Назовитесь, – потребовал он.
Это был мужчина средних лет, крепкого телосложения, седобородый и очень ответственный.
– Это Матвей, – сказал я, указывая на отца Коэнвульфа, – я Марк, а он Лука, четвертый же напился, и мы его с собой не взяли. Ты же отлично знаешь, кто мы такие, черт побери, так что открывай ворота.
– Впусти нас, – строго произнес отец Коэнвульф, бросив на меня испепеляющий взгляд.
– С оружием нельзя, – сказал стражник.
Я посмотрел на Стипу. Слева у него был пристегнут длинный меч, справа – короткий, за спиной висел топор.
– Стипа, – обратился я к нему, – скольких ты убил в сражении?
Его озадачил мой вопрос, однако он задумался над ответом. Наконец он помотал головой.
– Сбился со счета, – сказал он.
– Я тоже, – кивнул я и повернулся к стражнику. – Можешь забрать у нас оружие, – сказал я ему, – а можешь остаться в живых и пропустить нас.
Он решил, что ему лучше остаться в живых, поэтому он приказал своим людям убрать бочки и бревна и открыть ворота. Мы въехали на двор. В свете недавно зажженных факелов оседланные лошади отбрасывали дрожащие тени. Я насчитал тридцать воинов, все были в кольчугах и при оружии, однако ни один не встал у нас на пути. Зато было видно, как сильно они нервничают.
– Он готовится к бегству, – сказал я.
– Тебе запрещается разговаривать здесь, – раздраженно произнес отец Коэнвульф.
– Умолкни, святоша, – бросил я ему.
Подошли слуги, чтобы забрать наших лошадей, и управляющий, как я и ожидал, потребовал от нас со Стипой сдать мечи, прежде чем мы войдем в дом.
– Нет, – сказал я.
– Мой меч останется со мной, – угрожающе проговорил Стипа.
Управляющий заволновался, засуетился, но отец Коэнвульф уверенно прошел вперед мимо него, и мы последовали за ним. Мы оказались в просторном зале, освещенном огнем камина и свечами, расставленными на двух столах по обе стороны от трона – по-другому назвать это огромное кресло на подиуме было нельзя. На троне сидел Этельволд, при нашем появлении он вскочил и в два шага приблизился к краю подиума. Рядом с троном стояло еще одно кресло, поменьше, и в нем сидела Этельфлед. По обе стороны от нее замерли копейщики. Она мрачно улыбнулась мне и подняла руку, показывая, что ей ничего не угрожает.
В зале было около пятидесяти человек, большей частью вооруженные, несмотря на усилия управляющего. И опять же ни один из них не сделал попытки остановить нас. Наше появление, кажется, стало причиной для внезапного молчания. Эти люди, как и те, во дворе, нервничали. Я знал некоторых из них и догадывался, что мнения разделились. Более молодые, стоявшие у подиума, поддерживали Этельволда, старшие – все они были его танами – выражали недовольство происходящим. Даже собаки притихли. Одна из них взвыла, когда мы вошли, и тут же убежала в дальний угол и там легла.
Этельволд стоял на краю помоста. Он сложил на груди руки, желая выглядеть величественно, но мне он показался таким же испуганным, как собаки. А вот светловолосый парень рядом с ним был полон энтузиазма.