— Довольно об этом.
— Хорошо… Позвольте только я скажу о том, что в словах господина Санкити больше всего меня поразило. На пятый или шестой год учебы в начальной школе, объявив дяде, что не хотите быть рыбаком, вы, по его словам, признали, что поступаете своевольно, но обещали в будущем отблагодарить его. Старик рассказывал это со слезами на глазах…
— Стыдно признать, но я так ничего для него и не сделал.
— Зимой 1924 года в Ганюдо случился большой пожар, огонь, подхваченный ветром, быстро распространился, и вся деревня сгорела дотла. Отец много рассказывал мне об этом несчастье… Уже несколько лет, как Ганюдо вошла в административный состав города Нумадзу, но до пожара улицы оставались узкими, бедные домишки теснились в беспорядке, ничто не напоминало район большого города. По счастью, в тот год, когда случился пожар, господин Мано из Ганюдо, член совета префектуры, был мэром Нумадзу. На следующий день после пожара он собрал погорельцев и приободрил их, обещав, что город окажет всемерную помощь, чтобы превратить стихийное бедствие во благо. Поскольку это говорил сам господин Мано, жители Ганюдо успокоились… В результате сгоревшую рыбацкую деревню, как и было обещано, перестроили в соответствии с планом, преобразив в великолепный современный квартал. Дважды собирались всем миром, чтобы одобрить план, и господин Мано, подготовивший три варианта проекта строительства, объяснил, что желающим город даст полную ссуду под низкие проценты на двадцать лет, а кроме того, будет всячески помогать, выделит плотников, обеспечит всем необходимым, осуществит общее руководство. Стоимость трех видов домов была установлена в четыреста иен, триста восемьдесят и триста пятьдесят соответственно. Погорельцы с радостью согласились на все предложения господина Мано.
Ваш дядя рассказывал, как он удивился, когда на четвертый или пятый день после пожара вы неожиданно утром появились на пепелище «Крайнего» дома… По заданию министерства вы объезжали с инспекцией деревни района Кансай, узнали из газет о пожаре в Ганюдо и ночным поездом заехали на обратном пути в столицу. На пепелище была поставлена палатка, худо-бедно защищавшая от дождя, но господин Санкити сказал вам, что он спокоен за свое будущее, поскольку сможет построить новый дом по плану господина Мано. Внимательно выслушав его, вы посоветовали строить дом за четыреста иен и не брать в долг у города, пообещав тотчас по возвращении выслать требуемые деньги. Вы хотели повидаться с дядиной родней, но поскольку были изгоем, то не смогли задержаться и сразу же уехали. Через три дня от вас пришел перевод на четыреста пятьдесят иен, но, по словам покойной бабушки, поскольку не прошло и двух лет, как вы стали чиновником, жалованье у вас было семьдесят иен в месяц, так что посланные вами деньги скорее всего были взяты в долг. Зная присущую вам с малых лет доброту, они не сомневались, что таким образом вы решили отплатить за оказанные вам в прошлом благодеяния. Расчувствовавшись, господин Санкити с грустью добавил, что хотя дом построен вашим попечением, вы в нем ни разу не были…
Мне показалось это удивительным. Пожар в Ганюдо случился в 1924 году… Значит, уже тридцать лет вы не были в своей родной деревне… Господин Санкити сказал, что из-за вашего изгойства вас не смогли пригласить на поминальные службы по деду и бабушке… Я хоть и слышал о вашем изгойстве, прежде воспринимал это не всерьез, но, узнав, что это средневековое «правило» не исчезло даже после того, как деревня стала частью города Нумадзу, и продолжает тяготеть над вами и «Крайним» домом, я был потрясен… Поспешив домой, я спросил у брата и матери, кто до войны в Ганюдо руководил молодежной организацией. Оба, удивившись моему вопросу, честно рассказали о вашем изгнании, но когда я заявил, что собираюсь посетить тех, кто в этом повинен, и потребовать от них раскаяния за тяготы, причиненные этой средневековой глупостью вам и вашему дому, чтобы эти люди публично объявили, что никакого изгойства больше нет, матушка переглянулась с братом, и брат сказал: «Наверно, время рассказать Ёсабуро всю правду…»
То, что рассказал брат, открыло мне глаза. Нынче уже не все молодые люди в Ганюдо идут в рыбаки, но поступающих после школы в университет совсем мало… Потому брат и мать стыдятся за меня перед соседями, и то, что я приехал раньше окончания учебы, да еще и не в каникулы, вызовет у соседей подозрение, так что лучше мне поскорее уехать и некоторое время не приезжать… К тому же совершенно недопустимо посещать местных воротил… Тут мне открылось, что, поступив в университет, я, как вы когда-то, стал необъявленным изгоем…
— Что, неужто эта дикость дожила до наших дней?.. Удивительно! Значит, и ты от этого пострадал…
— Ну, всерьез я к этому не отношусь… И вот еще какую невероятную вещь рассказал мне брат. Прошу у вас прощения, но… В двадцатые годы молодежную организацию Ганюдо долгое время возглавлял мой отец. Эта организация тогда занималась в Ганюдо всем — и спасением при бедствиях на море, и тушением пожаров, и охраной общественного порядка, следовательно, и ваше изгойство, вероятно, устроила она, поэтому вина лежит на моем отце… Сложив с себя обязанности руководителя, он не взял на себя труд посоветовать членам организации отменить за давностью лет приговор об изгойстве, поэтому он так и остался в силе. В этом исключительно вина моего отца, и ее ничем невозможно загладить перед вами и вашей семьей. Сейчас уже не осталось никого, кто бы знал, что вы изгой. Поэтому брат пойдет к господину Санкити и принесет ему извинения, но и мне он велел обязательно попросить у вас прощения. Прошу вас, извините нас. И, несмотря на прошлое, станьте моим попечителем!
Сказав это, он поклонился, упираясь руками в циновку.
— Получается, что, поступив в Токийский университет, ты неофициально стал изгоем! — рассмеялся я.
Жена, не вытерпев, вмешалась:
— Господин Ёсабуро много рассказал мне о своих невзгодах, кажется, он настрадался не меньше тебя. Так забудь о прошлых обидах и стань его попечителем! Я лично прошу тебя об этом.
Сделав вид, что не расслышал просьбы жены, я обратился к юноше:
— Расскажи, как у тебя зародилась мечта стать банковским служащим?
— Честно сказать, я сам только недавно начал задумываться об этом… Боюсь, в двух словах не объяснить, но все же попытаюсь…
По его словам, во время войны все молодые рыбаки были призваны в армию, в Ганюдо почти прекратился рыбный промысел, и жители впали в страшную нищету. Но в то же время в окрестных водах развелось много рыбы. Поэтому после войны, когда уцелевшие молодые люди вернулись и после нескольких лет отсутствия занялись рыбной ловлей, они стали собирать богатейший улов. В те годы во всей Японии не хватало продуктов питания, люди, чтобы не умереть с голоду, повсюду рыскали за продовольствием. Каждый день не только торговцы, но и окрестные жители толпами набрасывались на рыбу, выловленную рыбаками Ганюдо. Все это произвело революцию в психологии и социальном положении рыбаков.
Прежде рыбаки отдавали выловленную рыбу двум оптовым торговцам в порту, которые сами определяли цену, к тому же они платили не сразу, расчет производился в конце месяца. Отношения между рыбаками и торговцами были неравноправными, торговцы, можно сказать, наживались на труде рыбаков. После войны ситуация в корне изменилась. Рыбаки сами стали назначать цену за рыбу, продавали ее за живые деньги и покупателям, от которых не было отбоя, и оптовым торговцам. Благодаря такой практике рыбаки не только уравнялись в правах с торговцами, но и каждый день получали на руки деньги, о которых прежде не смели мечтать. Они стали по-настоящему богаты и счастливы. В первые послевоенные годы финансовая политика оккупационных сил часто менялась, из-за колебаний денежного курса многие пострадали, но и это постепенно улеглось… Ныне в Ганюдо создали рыболовецкий профсоюз и собираются обратить в доход профсоюза то, что в течение долгих лет составляло прибыль торговцев.