Увлекшись размышлениями, Мартинес-младший чуть не прозевал начало интересующих его торгов. Шкатулка черного дерева уже одиноко стояла на демонстрационном столе. Аукционер захлебывался от многочисленных исторических деталей, связанных с письмом-завещанием императора Павла I и старинной библией, принадлежавшей некогда его супруге. Шустрый парень на трибуне размахивал молотком, словно зазывала, подзадоривал публику в зале, поднимая и поднимая цену за лот. Все три вещи торговались вместе по воле продавца, пожелавшего остаться инкогнито. Активнее всех вели себя русские. Мужчина аскетического вида и статная женщина со следами былой красоты на бледном лице всякий раз перебивали новую цену своей ставкой в торгах. Постепенно у них осталось всего несколько конкурентов – директор «Эсмиральды», худощавый, похожий на иудея старичок, розовощекий толстяк, словно сошедший с рекламы баварских сосисок и пива, красивый молодой араб с вьющимися темными локонами до плеч, чопорная англичанка в строгом деловом костюме и молчаливый скандинав с насмешливым взглядом по-детски ясных голубых глаз.
Когда цена за лот превысила миллион долларов, плечи у англичанки чуть дрогнули, словно под невыносимой тяжестью, и она большее не поднимала свой номерок. Через триста тысяч двое русских растерянно переглянулись, и женщина демонстративно сняла с правой руки перстень. Впрочем, они все же отказались от борьбы следом за розовощеким баварцем, чей загривок побагровел, когда сумма увеличилась еще на сотню тысяч. У Влахеля пересохло горло, когда парень с молотком азартно выкрикнул полтора миллиона. Теперь с трибуны в зал смотрели расширенные от азарта зрачки фаната или маньяка. Словно бык, почуявший запах крови, аукционер готов был перемахнуть в зал и схватиться в рукопашную с кем-нибудь из оставшихся игроков.
Рубеж в два миллиона оказался слишком высоким только для скандинава. Он как-то неловко склонил голову набок и стал раскачивать ею из стороны в сторону, словно уговаривая себя, что такова воля небес. Зато красавец араб сверкнул черными глазами по залу и сразу прибавил пятьсот тысяч. Все замерли. Рука с молотком медленно прошлась над головами передних рядов и уперлась в разгоряченное лицо Влахеля. Он отшатнулся, упершись в спинку не очень удобного кресла, понимая, что его слово следующее. Как было нелегко в этот миг принять решение директору «Эсмиральды». В висках застучало от внутренней борьбы, но он медленно поднял свой номерок, соглашаясь увеличить сумму еще на полмиллиона. Это было немыслимо, однако приказ русского довлел над сознанием финансиста, выкручивая руки и парализуя мечущуюся логику.
Иудей жестом попросил подождать, пока он советовался с кем-то по телефону. Очевидно, получив от кого-то разрешение, он поднял ставку сразу до пяти миллионов. Аукционер шумно сглотнул и коснулся ворота белоснежной сорочки, словно она начала душить его, как затягивающаяся петля палача. Потом, словно вспомнив о своих обязанностях, он нервно хихикнул, повторяя уже сказанную ранее фразу, что в завещании бывшего императора есть факты, которые могут изменить историю Европы. Тем не менее, красавец араб понурил свои черные глаза, отказываясь от дальнейшей борьбы. Все присутствующие невольно опять уставились на Влахеля.
Директор «Эсмиральды» готов был бежать из зала, чтобы не слышать злобного шушуканья за своей спиной и не видеть направленного на него молотка. Будь его воля, он давно бы прекратил это бессмысленное издевательство над ним и над деньгами клиентов, которые могут вот так запросто ухнуть в некую черную дыру. Безвозвратно. Но инструкция. Любой ценой! Это словно окрик из Москвы, вывело Влахеля из какого-то оцепенения, и он, сам себя не помня, поднял номерок, жестом показывая цену в двадцать миллионов. Зал ахнул. Аукционер повторил сумму, сорвавшись на нервный фальцет. Иудей побледнел, отрицательно покачав головой, словно ему кто-то незримый предлагал сделать шаг с края пропасти в бездну.
Аукционер дважды обратился к залу, предлагая кому-нибудь перебить цену. Он уже занес молоток, собираясь огласить приговор, как его остановил один из служащих, сидевший слева в ложе перед монитором. Он поднял табличку с номером удаленного участника. Некто неизвестный предлагал двадцать пять миллионов долларов за шкатулку императора. В полнейшей тишине все взоры устремились на перепуганного Влахеля. Его кадык бегал под гладковыбритой кожей, но вдохнуть не удавалось. Пальцы судорожно сжали отяжелевшую табличку с номером 27. Мартинес-младший ждал подсказки. Он молил Святую Деву, чтобы русский позвонил на его сотовый и отменил свой приказ. Мыслимое ли дело оголять столько счетов ради какой-то шкатулки и библии. Эти книги вообще бесплатно раздают страждущим.
Откуда-то издалека до Влахеля донесся голос аукционера. Боясь увидеть направленный на него молоток, директор медленно поднял глаза и столкнулся с надменным взглядом поверх этого злосчастного предмета. И тут Хосе-Луис ощутил в себе неистовую злобу. Дремавший доселе голос предков, бравших некогда на абордаж любые корабли в море и бесстрашно бросавшихся в кучу врагов с одним кортиком, зазвучали в душе законопослушного офисного служащего. Мартинес-младший рывком вскочил со своего кресла и, словно шпагу, выхватил номерок, выставляя его навстречу направленному на него молотку. Это был вызов. Тридцать миллионов! И всем своим видом директор дал понять, что сражаться будет до конца. У него за спиной стояли не только сотни миллионов, правда, чужих долларов, но и великие предки, для которых звон монет был всего лишь средством получить желаемое.
Таким Влахель себя не помнил. Он чувствовал соленый ветер Атлантики, слышал звон клинков и хлопки потрепанного Роджера над головой. Что-то вырвалось из глубин его души и клокотало. Мышцы напряглись, а глаза сузились в тоненькие челочки, через которые, словно прорези рыцарского шлема, готовы были вырваться смертельные лучи ненависти и прожечь любого врага насквозь, вместе с его доспехами. Почувствовав это, аукционер беспомощно оглядел зал и ударил молотком, произнося короткое слово. Продано! Ни эха, ни шума оваций не было, многие растерянно смотрели на странного испанца, готового броситься в рукопашную на любого, кто посмел бы оспорить его право на шкатулку императора. Хотя в этот миг он и сам бы навряд ли объяснил себе этот поступок. Единственное, что Мартинес-младший мог сказать тогда твердо, так это то, что и отец, и дед встали бы с ним рядом. Без сомнений и раздумий. Так в их роду всегда поступали мужчины.
– Какой же Новый год без снега? – Ниночка осуждающе взглянула на Варю. – Как они тут празднуют?
– Зато можно покупаться, – наставница лукаво улыбнулась. – Вот ты когда-нибудь купалась на Новый год в Средиземном море?
– Бабушка ни за что не разрешит, – нарочито громко сказала малышка.
Ее слова услышал вездесущий Моше и всплеснул руками:
– Софочка, пусть девочки сходят на море. Ребята их проводят. Это недалеко. Да нечего бояться, у нас все спокойно и хорошо. Я тебя умоляю.
Софья Львовна чуть наклонила голову, отчего под округлым подбородком появилась солидная складка, придававшая ее орлиному взору особую строгость. Моше отступил назад и, забавно цепляясь обо все, что попадалось на пути, стал пятиться, пока не плюхнулся на диван с большими подушками. Потом, немного поморгав испуганными глазами, захихикал и тоненьким голоском, подражая кукольному герою, пропищал: