– Илонка, Илонка!..
Оля с криком бежала к ней. Илона сообразила – подруга ведь часто возвращается из библиотеки домой через парк, а теперь как раз сессия на носу, библиотека забита под завязку.
– О! – сказал Яр. – Илоночка, познакомь с подругой.
Это знакомство было продолжено в Олиной квартире. Яр действительно был при деньгах – кому-то позвонил, и ему привезли целый банкет: сыр, сервелат, кусок копченого окорока, шпроты, баночку красной икры, коробку с маленькими пирожными, каких Оля с Илоной отродясь не видывали, пачку дорогого молотого кофе, даже хлеб и сливочное масло. Но, что их особенно обрадовало, в пакете были две бутылки крымского муската. Потом оказалось, что там есть и большая бутылка виски.
Сперва больше пила Оля; приняв немалую дозу, она стала громко жаловаться на Гошку, Яр утешал и предлагал лихие тосты: за то, чтобы все козлы сдохли, за то, чтобы высшая справедливость восторжествовала! Оля, дойдя до нужной кондиции, стала заигрывать с Яром – так, как это проделывают все пьяные женщины, то есть, на взгляд Илоны, отвратительно.
– Клин клином выбивают, – шепнул Илоне Яр, который после двух стопок виски стал очень веселым. – Это у нее месть такая… Месть!.. Это – нужно… Понимаешь – это необходимо… Пей, сестренка! Однова живем!
– Яр, отправь меня, пожалуйста, домой, – попросила Илона.
– А! Понял! Это ты правильно придумала! Ну, давай на посошок!
Опьянение его не портило, он был сказочно хорош собой в расстегнутой рубашке, малость растрепанный, Илона смотрела на него – и видела Буревого.
Оля вышла на минутку. Яр быстро подвинулся к Илоне и поцеловал в губы.
– Так будет, вот именно так будет, – пообещал он. – У тебя все получится!
Это был тот самый поцелуй. И она уже перестала понимать, кто перед ней.
Дальше началось сущее безумие. Яр швырялся деньгами, возил Олю с Илоной в модный притон разврата – финскую баню, но строго следил за тем, чтобы они, придя в себя, занимались делами: Оля – сессией, Илона – работой и учебниками. Как так вышло, что Оля провалила два экзамена, – никто не мог понять.
Роме удалось встретиться с Илоной, в сущности, случайно – возле ее дома. Он, проворонив ее в редакции, хотел подстеречь на лестнице, ждал целую вечность, решил уходить, дал самому себе еще пять минут – и она подъехала на такси.
– Илонка, ты опять пила? – спросил он в полном недоумении. – Ты же слово дала, что не будешь.
– Я? Пила? Ромка, тебе кажется, ничего я не пила, – фальшивым голосом ответила Илона.
– А откуда едешь?
– От Оли.
– Значит, пила.
– Ничуть. Там просто была компания… ну, я посидела в компании, выпила бокал шампанского…
Это было правдой – пришла Олина однокурсница, Ира, с женихом – как полагается, будущим лейтенантом танковых войск. Они принесли бутылку шампанского, так что бокал действительно имел место.
– Возьмись за ум, – строго сказал Рома. – Тебе уже в Москву пора собираться. А ты?
– Я готовлюсь!
Поняв, что дело неладно, Рома пообещал, что будет нарочно приходить вечером в ее смену, чтобы провожать ее домой. Она согласилась, лишь бы он поскорее отвязался, и побежала домой.
Дома было неладно – мать не спала. Услышав из спальни странные звуки, Илона заглянула. Мать сидела на постели, раскачивалась и тихо кряхтела.
– Что с тобой? Вызвать «скорую»? – всерьез забеспокоилась Илона.
– Я таблетки приняла. Сейчас подействуют, – ответила мать.
Матери очень хотелось пожаловаться на боль и на одиночество, которое особенно остро чувствовалось, когда она, придя с работы, ужинала на кухне. Но обида на дочь была, оказывается, сильнее рассудка: мать считала, что дочь должна просить прощения за все свои подвиги, ночные гулянки, запах спиртного и то, чего даже не хотелось называть словами. А вот когда попросит, когда признает, что виновата, тогда можно и пожаловаться, и поделиться своей растерянностью – участковая врачиха выписывает одно и то же, а пользы все меньше, и как же быть, искать другого врача, требовать, чтобы отвезли в больницу? Скорее всего, Илона бы ответила: если сейчас вызвать «скорую», то могут сделать укол и отвезти в больницу, не дожидаясь, что там надумает участковая. Но мать молчала. И ядовитая мысль зрела у нее: вот помру, тогда вы все обо мне пожалеете…
Эта мысль стала возникать всякий раз, как кончалось действие капсул и таблеток. Она относилась к мужу и дочери. Иногда – больше к мужу, чем к дочери. Мать не могла понять – как вышло, что он, такой тихий, выбранный ею за покорность и молчаливую преданность, вдруг взбунтовался? Он ведь любил, и она знала – так, как он, ее любить никто не будет. Так что же – дочь он любил больше?
Илона тоже иногда задумывалась – отчего отец ушел из семьи, и была ли семья вообще.
Она старалась видеться ним почаще, иногда по его просьбе приносила из дома книги. И она пыталась угадать – есть ли в его жизни женщина? Не получалось…
Чем ближе были вступительные экзамены – тем страшнее ей делалось. Деньги на поездку в Москву отец обещал. Он даже списался с давним приятелем, который обещал на неделю или две приютить Илону. И школьная программа заново уместилась в голове. Но все же она смертельно боялась того дня, когда придется сесть в поезд и отправиться в Москву.
– Подумаешь, Москва! – говорила Оля. – Это как раз не самое жуткое. Там тебя ничего не будет отвлекать. И сдашь свои экзамены…
– Как это – ничего не будет отвлекать?
– Ты же там никого не знаешь! Одна радость – учебники! Вот на меня посмотри – мне же осенью все пересдавать, а то вылечу из института со свистом! А почему – потому что Гошка… Я же ему, дураку, целочкой досталась… Иду по улице и думаю – вот он сейчас из-за угла вывернет! И – все, и ничего в башке не держится!..
– У тебя что-то было с Яром? – спросила Илона.
– Не знаю…
– Как – не знаешь?.. – Илона осторожненько принюхалась, забеспокоившись – не пьяна ли подруга.
– Точно – не знаю. На тахте мы лежали – это верно. Просыпаюсь – раздетая, а его уже нет. Илонка, если даже было – и что?! Думаешь, легко мне было на него смотреть? У него же глаза как у Гошки!
Илона хотела было возразить – глаза у Яра были, как у Буревого, синие, а не карие, как у Гошки. Но Оля расплакалась, нужно было утешать, и эта несуразица вылетела у Илоны из головы.
Жарким июльским днем Илона с дорожной сумкой вышла из дома. Внизу ждал Рома, обещавший проводить на вокзал. Он закинул сумку на плечо, и это было смешно – худенький Ромка и целый контейнер из серого кожзаменителя, с огромными карманами на молниях.
Потом они стояли у вагона, и Ромка сбивчиво желал ни пуха, ни пера, и требовал, чтобы его посылали к черту. Илона смеялась, но это был дурной смех, смех от избыточного волнения. Ромка поцеловал ее в щеку, и она его тоже поцеловала, и он, проводив взглядом последний вагон, пошел, не разбирая дороги, ошарашенный и счастливый. А она, глядя в окно, просто физически ощущала, как с каждым километром становится все ближе к Буревому.