Тропы на горных перевалах во время дождей представляли дополнительную опасность оступиться и полететь под откос вместе с многокилограммовым грузом вещевого мешка. Поэтому на таких отрезках маршрута разведчики ступали крайне осторожно. Зорич постоянно инструктировал бойцов быть внимательными и смотреть под ноги. Боялись, как мин, наступать на сухие ветки валежника, треск от которого разносился по лесу резким эхом, почти что как выстрел.
На привалах говорили на разные темы. Как знатока природы в отряде чтили минера-подрывника Евгения Сирко.
— Ну что, натуралист, чем порадуешь, чего можно ждать впереди? Какие приметы заметил? — обратился к нему Владимир Степанов.
— Если журавли и гуси летят высоко, не спеша и «разговаривают» — значит, будет стоять хорошая осень. Если полевые мыши живут под копной, осень будет сухой. А вот если птиц много и летят они быстро — жди ненастье. Галки собираются стаями и кричат — будет ясная погода. Петухи распевают — дождь.
За дни нашего похода вы видели и то, и другое, значит, — впереди нас ожидает и вёдро, и ненастье, — ответил замысловато Женя с лукавой хитринкой на физиономии.
Зорич заметил, что для отряда утешение одно — лучше идти вперед по бездорожью, несмотря ни на какие превратности погоды, чем потянуть за собой хвост карателей на легком пути.
Пройдя ещё несколько километров пути, партизанский отряд поднялся на вершину заросшего мелколесьем холма и остановился на очередной привал. В оврагах и ущельях сгущались вечерние сумерки. Тусклое осеннее солнце быстро садилось за темные гребни гор. Люди были на пределе своих физических возможностей, они устали от многокилометрового марша по горным серпантинам узких тропинок и грунтовых дорог. К концу дня всё вокруг изменилось. Вместо дневных, мрачных и тяжелых туч по небу, не спеша, поплыли легкие перистые облака. Стало почему-то светлей, но намного холодней. Стылый холод бесцеремонно забирался под вспотевшие и изношенные куртки, бушлаты и телогрейки, проникал сквозь дырки к ступням в потрепанных кирзовых сапогах, — яловые держались дольше. Некоторые бойцы с разрешения Зорича развели из веток небольшие костры — решили подсушиться. У огней они плотнее, словно беспомощные цыплята, инстинктивно жались друг к другу, чтобы быстрее согреться.
К одному из очагов подошел и Зорич. Огонёк горел не сильно — брошенный в костер валежник был пропитан сыростью, и эта вода, нагреваясь внутри веточек и сучьев, капризно шипела и пузырилась, вытекая и быстро испаряясь на их торцах. Когда в огонь кто-либо бросал клок сухой травы, тогда яркий сноп пламени на считаные минуты обдавал теплом лица разведчиков. В такие моменты сидевшие вдали от костра люди протягивал ладони, обласканные коротким всполохом тепла, исходящего от длинного оранжевого языка огня. Усталость и тепло у костра многих клонили ко сну…
* * *
И вот тут случилось то, что случилось.
Слово Святогорову:
…
«С трудом преодолев сложный участок, остановились на отдых близ местечка Стара-Кремнички. Лагерь разбили на лесной высотке над долиной, разрезанной надвое лентой шоссе. Я решил осмотреться. В бинокль мне хорошо было видно, как там, внизу беспрерывным потоком движутся на восток немецкие машины с боеприпасами, снаряжением и солдатами в новенькой — с иголочки — форме горных стрелков.
В общих чертах все это можно было разглядеть и невооруженным глазом. Так что вся группа понимала: движущаяся армада направлена против наших словацких братьев, обороняющих столицу восстания — Банска-Быстрицу, а также, само собой разумеется, и против советских войск, спешащих на помощь восставшим. Равнодушно наблюдать за всем этим было просто невмоготу.
— Товарищ майор Зарич! Дорогой кацо! — вдруг, позабыв о своем „словацком“ происхождении, с заметным грузинским акцентом обратился ко мне заместитель командира группы капитан Агладзе. — Скажи, да-а-арогой, каково мне смотреть на эту картину! — и он резко ткнул указательным пальцем в сторону долины. — До смерти не прощу себе, дав им вот так привольно гулять! Разреши, да-а-арогой, с высоты нашего положения встряхнуть этих гадов! Ну, хоть чуть-чуть, хотя бы малость. Пусть потом оглядываются…
А что я! Я сам не отрывал глаз от шоссе: страшно хотелось пощипать фашистскую нечисть. И все-таки, подавив желание, может, не так твердо, как следовало, я ответил капитану Агладзе:
— Не могу, Фома. Права такого не имею. Сам ведь знаешь, — приказ: до прихода на место в соприкосновение с противником не вступать и себя не расшифровывать. Даже в со-при-кос-но-ве-ние! Тебе, надеюсь, понятно?
— Так случай-то какой удобный! — вдруг поддержал капитана Агладзе рассудительный начальник штаба. — Пожалуй, грех им не воспользоваться. Инициатива все-таки наша. Мы в выигрышном положении, даже если спустимся, — ударим с высотки. И потом снова подымемся вверх. Немец побоится снизу нас преследовать. Успех гарантирован обстановкой и нашими орлами.
Авось, и поблагодарят! — хитровато щурясь, закончил Володя Волостнов.
Я понимал одну в такой ситуации истину — единственный способ отделаться от искушения — уступить ему.
И я не выдержал. Будь что будет!»
* * *
У разведчиков появился азарт, который некоторые называют похотью успеха. Жертва близка, вот она, как на ладони — можно рискнуть. В пылу борьбы можно даже пожертвовать жизнью, но победитель, как правило, не думает об этом, так как в каждой победе в бою присуще презрение к жизни. У бойцов «чесались» руки — враг рядом и в полной самоуспокоенности. Он не верит, что тут могут быть партизаны, тем более, советские, а потому полная потеря бдительности. Враг расслабился.
С высоты крутого холма, на котором находились воины диверсионно-разведывательной группы, казалось, что вражеская колонна двигается очень медленно, — сказывался оптический обман из-за расстояния.
У людей сразу же забурлил в сердцах настоящий, живой энтузиазм, а не показной, фальшивый клубок страстей, который никогда не вознаграждает за сопровождающие их опасности. Страсти объясняют многое, но не оправдывают ничего, хотя, как говорил Вольтер, страсти — это ветры, надувающие паруса корабля, иногда они его топят, но без них он не мог бы плавать.
С другой стороны, страсти — как в данном случае, были облаками, затемняющими солнце разума и слова правильного приказа сверху. Если разум не сдерживает страстей, то, по крайней мере, он умеряет их ход и препятствует их опустошительным набегам.
Они вводят часто нас в заблуждение из-за того, что сосредотачивают всё наше внимание только на одной стороне рассматриваемого предмета и не дают нам возможности исследовать его всесторонне. А всестороннее грозилось стать опасным — ведь противник мог просто вызвать на помощь дополнительные силы, в том числе авиацию, и даже своими силами уничтожить небольшой отряд особого назначения, имеющий совсем другие задачи, чем драться с превосходящими силами гитлеровцев.
У разведчиков появилась открытая дверь, которая, как говорится, способна и святого ввести в соблазн. Дьявол столь же необходим святым, как и бог: ибо без искушений и соблазнов их жизнь была бы лишена всякой похвалы. О награде, поощрении, заслуге за свой «подвиг», конечно, они где-то внутри надеялись, хотя быстрота решения затмевала эти нескромные мысли. И они решились «пощипать» вражескую колонну, тем более союзницей у них, как у летчиков, была высота. Это было их превосходство, и они решили им воспользоваться и коршунами спикировать на врага.