– Ты забыл взять хлеб, – пояснил Морил.
– Утром он больше походил на серый булыжник. А сейчас в нем, наверно, успели завестись какие-нибудь козявки.
– Ну, так или иначе я его принес.
Морил протянул было товарищу узелок, но вдруг поднес его к лицу и принялся недоверчиво рассматривать. Потом развернул тряпицу и извлек хрустящий хлеб. Ветер донес до носа Митта аромат свежей выпечки. Он с сожалением взглянул на сыр и лук, которые так и не удосужился съесть. Лук был тем же самым, но вместо заплесневелого, липкого кома сыра у него в руке оказался твердый бледно-желтый клинышек. И пах он не менее аппетитно, чем хлеб.
Он протянул кусок Морилу:
– Хочешь немного?
Мальчик кивнул, закинул футляр с квиддерой за спину и уселся у живой изгороди. Митт пристроился рядом, и тут ему пришло в голову, что квиддера для Морила – такой же больной зуб, как четыре имени для него самого. А к тому же еще и постоянная причина для беспокойства. После того как Хестеван попытался забрать у юного менестреля инструмент, тот почти не выпускал его из рук.
Они поделили свежий хлеб и сыр пополам и жадно съели.
– Все равно, – сказал Митт, возвращаясь к началу беседы, – это непохоже на тебя – вот так бежать следом за мной с хлебом.
– Я не шпионил за тобой, – ответил Морил с достоинством, на какое может быть способен человек, с хрустом жующий маринованную луковицу. – Я только видел его, но не слышал ни слова из того, что он говорил. И Бессмертный наверняка знал, что я рядом, иначе с чего бы хлеб так изменился?
– Ну и?.. – выжидательно произнес Митт.
– Что-то у нас неладно. Сегодня утром я залез на кучу камней, думал погреться на солнце. Я слышал голос, который приказывал ей убить нас.
Митт почувствовал, что вдруг полностью лишился аппетита.
– И?..
Морил проглотил лук, как будто это был комок, застрявший в горле.
– Я уже слышал этот голос. Слышал, как он советовал ей отыскать дары Адона. Тогда казалось, что все идет нормально.
Митт продолжал жевать, невзирая на полное отсутствие аппетита. Если ты успел хоть немного побыть бедняком и пожить в Холанде, то никогда в жизни не упустишь возможности поесть.
– И что ты об этом думаешь?
По-видимому, Морил тоже заставлял себя есть – ведь менестрелям так же, как и прочим, приходится переживать трудные времена.
– Думаю, – протянул он, – с ней разговаривает вовсе не Единый.
Митт уже понял, что именно поэтому Старина Аммет смотрел на него с таким сочувствием. Это относилось к числу тех вещей, о которых ему вовсе не хотелось размышлять без крайней необходимости.
– Тогда кто же?
– Канкредин, – проговорил мальчик.
Митт кивнул:
– Наверно, ты прав. Но раз так, что все это означает?
– Он начал разговаривать с ней, когда она была еще совсем маленькой, и постепенно внушил ей все, что хотел, – задумчиво сказал Морил. – Ведь он лишен тела и потому может выдать себя и за Единого.
– Может, и так, но я о другом, – ответил Митт. – Ты только задумайся, что получится, если она все-таки станет королевой. Норет сама по себе может быть распрекрасным человеком, но ведь она будет готова отправиться куда угодно, чтобы исполнить любое повеление Канкредина. Она уже все исполняет!
– Но сегодня утром, – возразил Морил, – она отвечала ему почти что издевательски, примерно, как твой Навис.
Возражение не убедило Митта.
– Возможно, но рано или поздно Норет сделает то, что он хочет. Посуди сам. Канкредин ведь обрабатывает ее всю жизнь, ты же только что сам это сказал. Колдун говорит ей, что она станет королевой, что она дочь Единого, и Норет отправляется в путь за короной. А теперь получается, у нее нет вообще никаких прав. Алк с самого начала так считал. И значит, весь наш поход не стоит и мешка прошлогодних кислых яблок.
– Так что же нам теперь делать?
Митт улыбнулся, но в его улыбке не было ни капли веселья:
– Похоже, лучше всего будет, если я сделаю то, чего так желали графиня и твой любимый Керил. Выберу удобный случай и убью ее. Смех, да и только!
Эти слова стоили Митту немалого усилия. Опять, в который раз, в его горле встал плотный ком при воспоминании о живом веснушчатом лице Норет, которое теперь, когда он познакомился с девушкой ближе, стало значить для него гораздо больше. А еще парень вспомнил о том, как она откровенно, неподдельно перепугалась там, в законоведческой школе, когда на нее набросился убийца. Он был сам изумлен тем, насколько сильно Норет запаниковала. А ведь когда на нее бросится Митт, она испугается не меньше – пожалуй, даже еще больше.
И потому он испытал огромное облегчение, когда Морил твердо и спокойно сказал:
– Нет.
– Но ведь ее нужно остановить. – Митт очень надеялся услышать убедительное возражение.
– Да, но, если она умрет, разве Канкредин не сможет взяться за кого-нибудь другого? Кого-нибудь более… ну как бы это сказать… более безжалостного.
«Скажем, такого, как Навис», – добавил про себя Митт. Это и впрямь много хуже. И тут его осенило. Идея не имела никакого отношения к тому, что требовали от него Керил и графиня.
– В таком случае нам следует заняться самим Канкредином. – Конечно же, вот что имел в виду Старина Аммет, когда велел ему подумать. – Как ты считаешь, твоя квиддера поможет нам в этом?
Морил уткнулся подбородком в колени и задумался, крутя в пальцах последнюю корочку хлеба.
– Возможно, – не слишком уверенно сказал он после долгой паузы. – Мне кажется, что, если бы мы поймали момент, когда он снова заговорит с ней, я мог бы заставить его предстать в истинном виде. А этого будет достаточно?
– Пожалуй, да, – ответил Митт. – У меня в рукаве спрятана парочка имен, которыми я мог бы воспользоваться, если бы только знал, где он прячется.
Морил засунул корку в рот.
– Я, в общем-то, надеялся как раз на это, – невнятно произнес он, прожевывая хлеб. – О тебе рассказывают немало всяких историй.
Они встали и отряхнули крошки с колен.
– Только смотри, ни намека, чтобы Канкредин не смог догадаться, – предупредил Митт.
– За кого ты меня принимаешь? – возмутился Морил.
Они заговорщицки улыбнулись друг другу, хотя обоим было совсем не весело.
Самое худшее будет, если что-то пойдет не по плану, думал Митт всю дорогу к лагерю. Может статься, все равно придется убить Норет. Ему казалось, что жаркие солнечные лучи давят на плечи невыносимой тяжестью. Парень чувствовал себя так, будто уже облачился в траур.
Остальные путники, уже теряя терпение, ждали их под ясенем.
– Куда вы запропастились? – почти хором завопили они.